Между степью и небом. Федор Чешко

Зураб.

      – Да… в общих чертах.

      – А подробнее понимать тебе и не нужно, – Ниношвили, ссутулясь, принялся рассматривать песок под ногами. – Меньше знаешь – крепче спишь.

      Помолчали. Но когда лейтенант Мечников оторвал карандаш от бумаги и совсем уже собрался докладывать результаты своих фортификационных изысканий, Зураб, по-прежнему не поднимая глаз, вдруг спросил:

      – И как?

      Михаил умудрился сообразить, что спрошено вовсе не о пресловутых результатах.

      – По-моему, напрасно Балабанова старшим, – пожал он плечами. – Не лучший выбор.

      Ниношвили тоже пожал плечами:

      – Как раз лучший. Балабанов ответственный, исполнительный, и – представь себе! – честолюбивый, как чёрт. По-хорошему честолюбивый, да. А что воображение на нуле, так при теперешних делах это не минус, а плюс.

      Михаил поймал себя на том, что грызёт кончик карандаша – стыдная детская привычка, от которой так и не смогли отучить ни гораздые на залезание в душу детдомовские воспитатели, ни шкрабы, ни даже училищные преподаватели с петлицами, ломящимися от “шпал”. Досадливо сплюнув размочаленными мокрыми щепками, лейтенант вдруг ляпнул:

      – Если “крепче спишь”, то лучше бы ты меня вообще в свои задумки не посвящал. А то попаду в плен да разболтаю – о том, например, что удары отвлекающие…

      Про себя же Мечников не вполне к месту подумал: вот, стало быть, что Зураб давеча подразумевал под “изменить акцент”! Наверняка он сперва намечал основной удар не по штабу, а по переправе…

      Старший политрук ответил не сразу. То есть нечто вроде “к командиру полка на “ты” только генералы обращаются” буркнуто было незамедлительно, но вот затем последовала изрядная пауза. Ниношвили прошелся по штабной колдобине (непривычно как-то, расхлябанно – руки в карманах, плечи торчком); уселся на угол железного ящика-стола; понурился…

      И вдруг Михаилу опять же совершенно ни к селу, ни к городу припомнилось, как с год назад он, Михаил, сделал другу Зурабу какое-то пустяковое замечание (кажется, что говорить “напополам” нельзя), а друг Зураб почему-то завёлся и начал сыпать обратными примерами – в основном из Правдинских передовиц. “Ну да, много ещё безграмотности у нас, – сказал Мечников. – Будто бы среди вас, грузин, безграмотных нет!” А старший… нет, тогда еще просто политрук Ниношвили вдруг очень не по-хорошему прищурился и спросил: “Ты это на кого намекаешь?!” Михаил так испугался, что бездумно выпалил: “На Чхеидзе.” Вот, поди ж ты – много чего в жизни приходилось бояться и до, и после, но тот мгновенный беспомощный испуг под оценивающим прищуром хорошего друга… Да уж, то был всем испугам испуг…

      – Ты не попадёшь в плен.

      Михаил, уже думать запамятовавший о своей последней реплике и о возможности Зурабова ответа на неё, вздрогнул и едва не выронил карандашный огрызок.

      – Ты им не сдашься, – задумчиво повторил Ниношвили. – А если и захватят, будешь молчать, как бы они тебя не… Это же страшно, слушай! Ведь давно