Денискины рассказы. Виктор Драгунский

женщина, Мишка обязательно спрашивал:

      – Эта?

      И через минуту снова:

      – Вон та?

      Но это всё были незнакомые женщины, и нам стало скучно, и мы устали так долго ждать.

      Мишка рассердился и сказал:

      – Мне надоело!

      И ушел.

      А я ждал. Я хотел ее дождаться. Я ждал до самого обеда. Во время обеда папа опять сказал, как будто между прочим:

      – Так идешь на Чистые? Давай решай, а то мы с мамой пойдем в кино!

      Я сказал:

      – Я подожду. Ведь я обещал ей подождать. Не может она не прийти.

      Но она не пришла. А я не был в этот день на Чистых прудах и не посмотрел на голубей, и папа, когда пришел из кино, велел мне уходить от ворот. Он обнял меня за плечи и сказал, когда мы шли домой:

      – Это все еще будет в твоей жизни. И трава, и речка, и лодка, и собака… Всё будет, держи нос повыше!

      Но я, когда лег спать, я все равно стал думать про деревню, лодку и собачонку, только как будто я там не с Марьей Петровной гуляю, а с Мишкой и с папой или с Мишкой и мамой. И время потекло, оно проходило, и я почти совсем забыл про Марью Петровну, как вдруг однажды, пожалуйте! Дверь растворяется, и она входит собственной персоной. И сережки в ушах звяк-звяк, и с мамой чмок-чмок, и на всю квартиру пахнет чем-то сухим и сладким, и все садятся за стол и начинают пить чай. Но я не вышел к Марье Петровне, я сидел за шкафом, потому что я сердился на Марью Петровну.

      А она сидела как ни в чем не бывало, вот что было удивительно! И когда она напилась своего любимого чаю, она вдруг ни с того ни с сего заглянула за шкаф и схватила меня за подбородок.

      – Ты что такой угрюмый?

      – Ничего, – сказал я.

      – Давай вылезай, – сказала Марья Петровна.

      – Мне и здесь хорошо! – сказал я.

      Тогда она захохотала, и все на ней брякало от смеха, а когда отсмеялась, сказала:

      – А чего я тебе подарю…

      Я сказал:

      – Ничего не надо!

      Она сказала:

      – Саблю не надо?

      Я сказал:

      – Какую?

      – Буденновскую. Настоящую. Кривую.

      Вот это да! Я сказал:

      – А у вас есть?

      – Есть, – сказала она.

      – А она вам не нужна? – спросил я.

      – А зачем? Я женщина, военному делу не училась, зачем мне сабля? Лучше я тебе ее подарю.

      И было видно по ней, что ей нисколько не жаль сабли. Я даже поверил, что она и на самом деле добрая. Я сказал:

      – А когда?

      – Да завтра, – сказала она. – Вот завтра придешь после школы, а сабля – здесь. Вот здесь, я ее тебе прямо на кровать положу.

      – Ну ладно, – сказал я и вылез из-за шкафа, и сел за стол и тоже пил с ней чай, и проводил ее до дверей, когда она уходила.

      И на другой день в школе я еле досидел до конца уроков и побежал домой сломя голову. Я бежал и размахивал рукой – в ней у меня была невидимая сабля, и я рубил и колол фашистов, и защищал черных ребят в Африке, и перерубил всех врагов Кубы. Я из них прямо капусты нарубил. Я бежал, а дома меня ждала сабля, настоящая буденновская сабля, и я знал,