Вензель на плече Урсулы. Эмма Герц

долетают несоленые брызги. Маленькое лето многое обещает, приподнимает тебя на неустойчивые двенадцатисантиметровые шпильки, обнажает гладкие плечи, острые ключицы и тонкие колени, обманывает опасным загаром и низкокалорийным мороженым. Ты напряженно чего-то ждешь, и все вокруг напряженно чего-то ждут, а чего-то не происходит никогда. Солнце краснеет и ныряет в реку, и вот уже совсем не лето, а странное время между-между, и ты разочарованно растираешь в пустых ладонях желтеющий лист клена или тополя. Тополей у нас много. Серебристых. Серебристые тополя не живут долго, кстати, максимум тридцать лет, я уже старше любого серебристого тополя.

      Зимой из соблазнов – один снег: сначала он белый, потом всякий, не сказать – грязный, ничего не обещает, но его много и хватит на всех. Зима не кончится внезапно, вероломно превратившись за ночь в цветущий (ласковый) май. Зимой можно идти, оставляя следы, оглядываться на них, найти более-менее чистый сугроб, почти девственный, и рухнуть туда навзничь, раскинув руки. Лежать долгое время, чувствовать свое тело, пальцы, с которых ты начинаешь неравномерно замерзать, с мизинца на правой и указательного на левой, представляя, как они покрываются инеем и красиво бледнеют. Закрыть глаза, придумать, что сейчас ресницы сделаются похожими на ветки серебристого тополя, и веки будет поднять тяжело, почти невозможно – это успокоит странным образом, ты скованно улыбнешься, с трудом раздвинув холодные губы.

      Выхожу зимним утром из гимназии, где учится младший сын, еще темно, как это обычно и бывает в восемь утра в январе, на тихой улице движения почти нет, лишь стартуют автомобили родителей, доставивших своих деток по месту учебы. Иду пешком, и если кто-то кому-то сигналит из глубин массивного черного автомобиля, то это не может быть, что он сигналит мне.

      Но это может быть мне, понимаю я, когда водительская дверка с чавканьем открывается, и выходит Он. Задумаешься поневоле, как же мне его называть теперь.

      – Привет, – говорит Он без улыбки. Улыбался Он нечасто.

      – Привет, – соглашаюсь я.

      – Ты мне не ответила на письмо, – говорит Он.

      – Я ответила, – не соглашаюсь.

      Смотрю на мужчину, частью которого я была два года. Его лицо – светлые глаза, темные волосы, седины почти нет, морщин немного, зато появился прямой короткий шрам на правом виске, сейчас он белесый.

      – Бандитская пуля? – Я легко киваю на шрам.

      – Нет, – отвечает Он. – Беседа одна… закончилась незапланированно. Много всего произошло. Не хотелось бы разговаривать об этом на задворках детского учреждения…

      – Это не задворки, – говорю я, – это парадный вход.

      – Неважно, – отмахивает Он рукой, удивленный возражениями – не привык. – Приглашаю тебя позавтракать, обнаружил здесь неподалеку неплохое кафе. Забыл название. «Уругвай»?

      – «Колумбия». – Повожу плечом, я никуда не пойду.

      – Вперед. – Он разворачивается и направляется к автомобилю, я разворачиваюсь и иду в другую сторону, падает снег, и можно рассматривать тонкие кристаллы на темно-красной перчатке – подбирала к сумке,