Палач. Евгений Бабарыкин

казалось спросить именно продукты, ради которых женщины и ложились под них.

      Не дожидаясь ответа, Руслан сунул руку в карман и показал бок консервной банки.

      Лиза покраснела как девчонка, сглотнула и кивнула, не глядя в глаза парню. Она сделала движение рукой, и Руслан отдал ей оплату.

      – Два раза, – предупредил он ее. – Еще завтра…

      Лиза опять молча кивнула.

      Она торопливо встала, почти враждебно отстранив от себя нахохлившегося на чужого «дядю» мальчишку, и негромко сказала в занавеску через проход:

      – Баб Лена, присмотришь за Генкой?

      Из-за пестрого покрывала выглянула сморщенная старушонка и, так же не глядя на Руслана, кивнула:

      – А чего ж не погляжу… Иди, милая, куда тебе надоть…

      От этого молчаливого понимания и того, что ни старая, ни молодая ни разу не посмотрели ему в глаза, Руслан почувствовал, как злость поднимается откуда-то из живота в голову.

      «Ну, сука, погоди!» – думал он, широко шагая по коридору на третьем этаже. Фонарь в его руке раскачивал длинные тени по полу и стенам. Тут никто не жил: слабенький котел не прокачивал на такую высоту жидкость в трубах отопления, и такие, как Руслан, пользовались опустевшими классами для своих нужд. Мебель давно пожгли на дрова. Руслан в классе физики постелил матрас и одеяло с подушкой – это было его «лежбище», как он его называл. Водил сюда женщин, когда было еще тепло на улице, как сейчас, или приходил, когда хотел побыть один.

      Он открыл дверь кабинета ключом и приказал застывшей в двух шагах Лизе:

      – Ну, уснула, корова? Давай заходи!

      Руслан запер дверь изнутри и повернулся к женщине, которая опять замерла столбом:

      – Чо встала, сука? Раздевайся давай!

      И, видя, как она покорно стянула через голову свитер, а потом вышла из юбки, переступив белыми стройными ногами через ткань, еще больше распалился и налился злобой.

      – Давай, давай! Шевелись, ну!

      И, глядя, как она медленно, с неохотой снимает с себя последнее, стал торопливо раздеваться сам.

      – Ложись… Ноги раздвинь… Да выше поднимись, куда я лягу?! – командовал он, наслаждаясь ее растерянностью, обреченностью и краской стыда на щеках, видной даже в тусклом свете лампы.

      Он уже стоял на коленях между ее бесстыдно раздвинутых ног, готовый навалиться всей массой и сжать, стиснуть, сдавить ее, чтобы сделать как можно больнее, подчинить и еще больше унизить… И вдруг почувствовал липкий ужас, сковавший его. Он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, ему казалось, что воздух стал твердым, состоящим из прямоугольных кусков, кое-как, в беспорядке втиснутых друг в друга. Если бы это продлилось на несколько минут дольше, он задохнулся бы, наверное.

      Но прошла всего секунда, от силы две-три. И исчезло, как не было. К Руслану вернулась способность видеть и слышать. И он услышал – слабый, испуганный крик женщины, лежащий перед ним:

      – Это он! Сатана!

      – Чё орешь, дура?! – прикрикнул на нее Руслан и влепил открытой ладонью