Китайские дети. Ленора Чу

и ездит на экскурсии. Его внучка переезжает к нему в квартиру в будни – у нее там своя кровать, и эта миграция на срок с понедельника по пятницу дается ей легко: достаточно зайти в лифт и нажать на кнопку. Отец девочки, мой троюродный брат, купил квартиру в том же доме, где живет Куанго, исключительно с этой целью.

      У Рэйни же, напротив, было всего двое надежных взрослых – мы с Робом. Дедушки и бабушки остались за океаном, и поэтому привлекать родственников к опеке мы не могли, а я прогибалась под грузом циркуляров, написанных на моем втором языке. Я нашла благодарную работу писателя, а позднее и телекорреспондента и не собиралась бросать все это в угоду учительнице Чэнь.

      Думала, что научилась держать равновесие канатоходца и справилась с угрызениями совести, – пока не надвинулся День прародителей и не доказал, что я заблуждаюсь. Ничто так не возмущало хрупкого равновесия нашего хозяйства, в котором вечно не хватало рук, как этот конкретный праздник.

      «Это добродетель нашего китайского народа – почтение к старикам. Наши прародители вложили столько любви, что теперь, когда они состарились, мы обязаны делать для них все возможное», – сообщила нам записка от учительницы. В записке нам было велено отправить в садик в грядущий четверг дедушку или бабушку – на празднование «сыновнего послушания».

      Неувязочка.

      – Дедушки и бабушки Рэйни живут в Соединенных Штатах, – сказала я учительнице Чэнь, когда забирала Рэйни.

      – Ну, тогда Рэйни не сможет участвовать, – ответила Чэнь. – Пусть сидит дома.

      – Бухаоисы – приношу извинения, – я уверена, Рэйни хотел бы участвовать, – возразила я.

      – Тогда вы с ним приходите, – отрезала Чэнь.

      – Я работаю и не смогу вырваться, – сказала я.

      – В таком случае пусть сидит дома.

      Вот так мне пришлось умолять, чтобы меня отпустили с работы и я могла бы изображать бабушку собственного сына. Я вошла в комнату младшей группы № 4, опоздав на две минуты, и обнаружила там пару десятков дедов и бабушек, рассаженных на крошечных стульчиках; все пели песню 1952 года о труде.

      Труд – это самое славное дело.

      Солнце сияет, поет петушок…

      Я глянула на Рэйни. Вид у него был до странного отчужденный, и он избегал моего взгляда.

      Проснулись цветы, чистят перышки птахи…

      Вьет сорока гнездо, пчелы мед собирают.

      Я вновь посмотрела на Рэйни, но он, похоже, вознамерился меня не замечать. Может, все потому, что его «бабушка», назначенная на один день, вообще-то родила его? Вряд ли трехлетка ощущает на себе давление среды, но в тот миг я осознала: Рэйни кое в чем отличается от одногруппников настолько, что не скроешь. Все еще хуже оттого, что китайская культура сосредоточена на коллективном, а не личном, и я наблюдала, как психология Рэйни уже смещается в том направлении. Ему было неловко, потому что он выделялся.

      Дети хлопали себя по коленкам под «Большого петуха, большую курицу», а затем под другую развеселую