Апокалипсис Томаса. Дин Кунц

бесшумно скользил в вышине, и я тоже чувствовал себя соколом. Мой разум кружил вокруг охранника, терпеливо ожидая, когда он произнесет слова, которые могли стать для меня поживой.

      – Речь не об этих конкретных местах, – продолжил Генри. – Куда бы ты ни пошел в эти дни, все вызывает недоумение, правда? Я не знаю, в чем причина, но так оно и есть.

      Я не верил, что Генри ждал от меня каких-то комментариев. Он определенно размышлял вслух.

      – Люди теперь совсем не такие, как были раньше. Перемены произошли слишком быстро. Открылось бесконечное число возможностей.

      Опасаясь, что он начнет говорить так же заумно, как Аннамария, я попытался внести ясность:

      – Вы про Интернет, научные достижения и все такое?

      – Научные достижения ничего не меняют. Люди оставались людьми как до, так и после изобретения парового двигателя, как до, так и после изобретения самолета. Но… теперь почти все – иное. Стены. Вот в чем дело. Проблема – стены.

      Я ждал, но больше он ничего не сказал, и наконец, от раздражения, которым я не могу гордиться, я первым нарушил паузу:

      – Стены. Да. До чего правильно. Мы должны иметь стены, так? А может, не должны? Ты начинаешь со стен, а потом тебе требуется потолок. И пол. И двери. И конца нет. Палатка. Вот, наверное, ответ.

      Если он и услышал мои слова, то сарказма не уловил.

      – У меня оставалось пять недель отпуска, но я не мог находиться где-то еще. Я ненавижу стену вокруг Роузленда, но ворота в ней – это ворота в никуда.

      Поскольку он не продолжил, я попытался побудить его к этому, сказав:

      – Видите ли, эти ворота – ворота ко всему. За ними целый мир.

      Я думал, он размышляет над моим глубокомысленным комментарием, но, как выяснилось, его мысли уже перескочили на другое.

      – «Распалось все, держать не может центр».

      Узнав эту строку, я не смог сразу вспомнить, чье стихотворение он процитировал.

      Прежде чем успел спросить, Генри продолжил:

      – «За кругом круг – вращение все шире/Хозяина уже не слышит сокол;/Распалось все, держать не может центр».

      – Йейтс, – назвал я поэта и похвалил бы себя, если б понимал, о чем говорит Генри.

      – Мне здесь тошно, в этом Роузленде без роз, но, по крайней мере, здесь есть стена, а со стеной центр сможет и удержаться.

      Он не впал в истерику, просто говорил загадками, но мне действительно хотелось отвесить ему оплеуху, чтобы он вспомнил о здравом смысле, как в фильмах герой отвешивает оплеуху актеру или актрисе, бьющейся по роли в истерике. Но, как бы меня это ни раздражало, я никогда не поднимаю руку на человека, который носит пистолет в плечевой кобуре под блейзером, сшитым так, чтобы позволить максимально быстро выхватить оружие.

      Генри перевел взгляд с сапсана на меня. На его лице Гека Финна глаза унынием напоминали Гамлета.

      Его ранимость не могла быть более очевидной. Я чувствовал, что легкость, с какой он мне открылся, свидетельствовала об одном: друзей у него нет, он их ищет и ради этого пойдет на то, чтобы открыть мне секреты Роузленда, вызнав которые, я смогу понять,