Женщины Девятой улицы. Том 3. Мэри Габриэль

в путешествие, художнице явно не хватило бы – слишком мало красного, и она достала из сумки лак для ногтей и помаду[154].

      Хелен быстро набросала на золоченой бумаге линии, напоминающие окно, изобразила в раме сине-серые пятна – может воду, а может небо, – а затем «внутренность» комнаты, из которой художница смотрела на Сену. Она переносила на бумагу голые эмоции. Штрихи красной помады на пятнах розоватого лака для ногтей оставили следы, похожие на раны. Яростными мазками через поверхность пролегли синие и зеленые полосы, возможно, символизируя руку, сердито сметающую все со своего пути. Какой бы порядок ни существовал в этом живописном пространстве, теперь он разлетелся в клочья. Закончив, Хелен подписала картину: “Hôtel Quai du Voltaire, 8/56” (август 1956 года).

      Сообщив Полу, что готова помочь чем только сможет, Хелен быстро добралась до Дженкинсов. Она принялась составлять телеграммы на своем не слишком хорошем французском, стала хвататься за разные бытовые вспомогательные задачи, слишком трудные для совершенно опустошенной Ли[155]. Потом Хелен с Полом решили вывести вдову из мастерской, чтобы хоть как-то отвлечь ее на несколько долгих часов до самолета, который вернет ее домой[156]. «У меня была машина, и мы все колесили по округе; просто старались оставаться в движении», – вспоминал Пол.

      Они съездили в Люксембургский сад и Булонский лес. По пути останавливались в разных кафе[157]. Кофе, коньяк, сигареты[158]. «Мы нутром чувствовали, что не должны об этом говорить», – рассказывал Пол. Под «этим» он имел в виду проблемы Ли и Джексона до ее отъезда из Нью-Йорка. В тот момент их внимание занимали вовсе не детали, которые привели к самоуничтожению Джексона, а величие его жизни в творчестве[159]. «Он писал все небо! – воскликнул Франц, услышав страшную новость. – Он перегруппировал звезды!»[160].

      В тот вечер Пол и Хелен доставили Ли в аэропорт, объяснили ситуацию человеку, который оказался в самолете рядом с ней, попросили стюардессу дать Ли успокоительное, чтобы она проспала как можно большую часть 14-часового перелета[161]. Но Ли так и не уснула. Ярким августовским утром в аэропорту имени Кеннеди она сошла с трапа с глазами, красными от усталости и горя. Ее лицо постарело и застыло.

      Ли встречала группа взволнованных друзей: Пэтси Саутгейт, племянник Ли Рон Стейн, Альфонсо Оссорио и Бен Хеллер, тот самый молодой коллекционер, который ранее в том году приобрел картину Джексона за восемь тысяч долларов. Он приехал, чтобы помочь Ли пройти таможню[162]. Встречающие отправились обратно в Спрингс, а Ли села в лимузин Альфонсо и наконец-то смогла выдавить из себя вопрос, который репетировала всю ночь. Как это произошло? Понимая, насколько хрупко ее состояние, Альфонсо, тактичный человек и верный друг, ответил, что не знает[163]. Всю остальную дорогу до Лонг-Айленда они молчали.

      На самом деле все всё отлично знали. Драма Джексона разворачивалась у всех на глазах и была в высшей мере

154

Maurice Poirier, “Helen Frankenthaler: Working Papers”, n.p.; Alison Rowley, Helen Frankenthaler, 110–112. Интервью с несколькими ближайшими соратниками Франкенталер и искусствоведами, которые работали с ней над несколькими крупными проектами, не позволяют установить четкой связи между этой картиной Хелен и смертью Поллока. Но Элисон Роули в своей книге Helen Frankenthaler: Painting History, Writing Painting проводит между ними четкую параллель. Элисон перед публикацией показывала Хелен свою рукопись для утверждения, и та не возражала против такой интерпретации Роули – что эта картина была реакцией на смерть Поллока. Хелен не возражала и против включения в текст заявления критика Мориса Пуарье, сделанного после интервью с ней, – о том, что эта картина была написана в состоянии «сильнейшего душевного потрясения» и что художница тогда чувствовала себя «обязанной выразить свои чувства в визуальной форме». Я думаю, разумно будет предположить, что известие о насильственной смерти художника, творчество которого сыграло решающую роль в том, что Хелен в свое время смогла найти собственное направление в творчестве и выработать собственный стиль, как она часто сама заявляла, вдохновило ее отреагировать картиной. Кстати, так поступили и другие художники, гораздо менее связанные с Поллоком в творческом плане, в том числе, например, Джоан Митчелл. Кроме того, Хелен, как известно, часто включала в свои работы биографические детали и увековечивала в них память о других художниках, которые были для нее важны и значимы. Но нужно признать, что кроме даты, указанной на картине – август 1956 года, – других указаний на то, когда Хелен ее написала, у нас нет. Я поместила рассказ об этой работе в тот день, когда художница узнала о смерти Джексона, потому что считаю, что эта шокирующая новость в любом случае способствовала ее созданию.

155

Paul Jenkins to Clement Greenberg, August 15, 1956, Series 3, Box 3, Folder 15, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI.

156

Dodie Kazanjian, Notes from interview with Helen Frankenthaler, Project Artist Files, Dodie Kazanjian Papers, ca. 1980–2010, AAA-SI; Paul Jenkins, interview by Deborah Solomon, transcript courtesy of Suzanne D. Jenkins, © Estate of Paul Jenkins, 13.

157

Paul Jenkins, interview by Deborah Solomon, transcript courtesy of Suzanne D. Jenkins, © Estate of Paul Jenkins, 13.

158

Friedman, Energy Made Visible, 247; Potter, To a Violent Grave, 247; Paul Jenkins to Clement Greenberg, August 15, 1956, Series 3, Box 3, Folder 15, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI.

159

Paul Jenkins, interview by Deborah Solomon, transcript courtesy of Suzanne D. Jenkins, © Estate of Paul Jenkins,13.

160

Dawson, An Emotional Memoir of Franz Kline, 88.

161

Paul Jenkins to Clement Greenberg, August 15, 1956, Series 3, Box 3, Folder 15, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI; Friedman, Energy Made Visible, 248.

162

Friedman, Energy Made Visible, 248–249; Potter, To a Violent Grave, 252–253.

163

Friedman, Energy Made Visible, 248; Potter, To a Violent Grave, 252–253.