Москвич. Власть и судьба Юрия Лужкова. Михаил Щербаченко

льника в адрес президента Медведева, залп федеральных телеканалов о коррупции в столице. Еще не сказана злосчастная фраза: «Если бы моя жена не была женой мэра, она была бы еще богаче», еще не придумано Лужкову прозвище «старик Батурин». И уж совсем невозможно вообразить, что исключительно яркую карьеру оборвет отставка с унизительной формулировкой: «в связи с утратой доверия».

      Чтобы восемнадцать лет оставаться во власти, в высших ее сферах, нужна недюжинная сила. Она же нужна, когда власть у тебя забирают. Здесь неуместны слезы сострадания, – тот же Лужков наверняка годами истреблял в себе обременительные для большого начальника сантименты и жалость к ближнему, закалялся опытами боев, держал удары и рубил головы. А кто рубит сам, тот не может не понимать, что однажды рубанут и его.

      Еще в пору своего расцвета Юрий Михайлович заявил: «Властью не награждают, властью наказывают». Тогда прозвучало не столь философски, сколь кокетливо, в стиле «господи, как же тяжело быть знаменитым». Но, может быть, именно отлучение, отторжение, принужденное отвыкание от власти становится наказанием. И приносит тяжкую боль, как может болеть ампутированная рука.

      В этом деле, думаю, у каждого свое таинство. Одних изводит обида на весь белый свет. Других – ощущение, что все лучшее безвозвратно ушло. Третьих – что не на кого наорать. Четвертых – что никто не звонит. Пятые надеются, что без них все рухнет. Шестые соединяют все названные фобии.

      Что именно переживал Лужков, нам неведомо, но каждому, кто его знал, было ясно: после отставки он не ляжет скорбеть на диван; могучее самолюбие этого человека не позволит ему принять позу «павшего льва», «сбитого летчика» или иной жертвы.

      Восемь последних лет я с Юрием Михайловичем не виделся и знал о нем то же, что и все. Создал крупную агрофирму в Калининградский области, выращивает гречку и бычков, самолично работает за рулем комбайна. Время от времени высказывается на злобу дня, издал мемуары. Трудно сказать, насколько увлекали его эти занятия, но все же вряд ли он родственная душа Диоклетиана, римского императора, который в опале выращивал капусту и отказался возвращаться на правление. Лужков, если я его верно понимаю, без колебаний променял бы свою гречку на власть. Но не позвали.

      У него была любимая формула: сначала нужно выбрать цель, затем – траекторию движения к цели и, наконец, скорость движения по траектории. По жизни он был конструктором, системщиком, плановиком. Но в его планы точно не входила смерть. Боялся ли он ее? Кто ж знает. Но совершенно точно боялся физической немощи. В этом смысле смерть Юрия Михайловича пощадила.

      В биографии незаурядного человека поставлена точка, но в его судьбе осталось многоточие. Кем и как долго останется Лужков в памяти, в новейшей истории страны, – вот вопрос. После его кончины я поизучал комменты в Интернете, – много сочувственных, но полно и злорадных. Однако, примечательно тут другое.

      Персона, к которой публика, казалось бы, навсегда утратила интерес, после своей смерти вызвала волну суждений. И это, как ни крути, дань памяти большого человека. Который до конца дней стремился к саморазвитию и который под гробовой крышкой, так и не снятой на панихиде, унес с собой множество знаний, энергий, навыков, впечатлений, замыслов, амбиций и желаний.

      Существуют три главные мужские мотивации: власть, деньги, слава. Кто получил хотя бы один бонус из трех – уже молодец. А у Лужкова – все три! И вам не интересно, почему?

      Конечно, по прошествии без малого двух десятилетий с момента выхода моей книги о московском мэре многое видится по-другому. Сейчас я бы написал иначе или не писал бы вовсе. Но тогда, в начале нулевых, этот человек казался мне ровно таким, каким увидит его читатель, если не захлопнет книжку после прочтения этого предисловия.

Михаил Щербаченко

      Жизнь по правилам – это свобода?

      Глава о том, почему автор завел блокнот с шифром: «Ю. М. Л.»

      Четыре года назад, осенью 1999-го, Юрий Михайлович Лужков выпустил книгу «Российские законы Паркинсона». В ее основе – лекция, прочитанная в Международном университете в Москве (там учат будущих управленцев).

      Я был на той лекции. Лужков к ней готовился, вышел к студентам с пространным конспектом. Но, открыв первую страницу, подумал и отложил бумаги в сторону. А через два часа, закончив выступать, снова взял конспект и сказал: «Все это написано тут, в лекции, которую я собирался вам прочесть». Чем вызвал веселый студенческий гогот и сорвал бурные, продолжительные аплодисменты.

      В книге о том, как проецируются знаменитые управленческие законы сэра Сирила Норкота Паркинсона на нашу российскую действительность, автор о самом себе почти ничего не говорит. Тем не менее сочинение отчетливо автобиографично – в том смысле, что открывает нам личность человека, которого на мякине не проведешь. Не выйдет. Он понимает эту страну, как мало кто.

      Известный как «крепкий хозяйственник» (именно для московского мэра придумали это определение, ставшее штампом), нацеленный на «конечный результат» (как будто результат может быть бесконечным или неоконченным), Лужков прекрасно осознает, что (дальше несколько