Арабский кошмар. Роберт Ирвин

изображения, дабы упрятать туда их души. Да не хочу я никуда прятать их души. Не уверен, что у турецких шлюх вообще имеется нечто подобное. Душа султана-безбожника, должно быть, проклята, и все же она у него есть, но у женщин душа отсутствует. Вот почему так трудно писать их портреты, ведь невозможно ухватить внутреннюю сущность, ее попросту нет, есть лишь тело, которое можно изобразить в общих чертах. Короче, если тело мужчины есть Храм Божий на Земле, то женское тело, в свою очередь, всего лишь обезображенная копия мужского. Уж поверьте. Когда я писал Баязетов гарем, я возненавидел его (точнее, возненавидел их) и выпуклости их белой плоти, глаза рептилий и чары, от которых бросает в дрожь. Я знаю, что возненавижу и этих египтянок. Их формы будут слишком округлыми для более или менее сносных линий рисунка. Вы, разумеется, понимаете, что я ничего не имею против женщин как таковых? В довершение всего в здешних домах скверное освещение, на базаре трудно найти нужные краски и масла, да еще и жара. Я пытаюсь выполнить свою работу, а все в это время клюют носом.

      Вконец подавленный, он умолк. Бэльян слушал с непроницаемым лицом. Может, этот человек – сумасшедший? Или попросту гомосексуалист, коему поручена смехотворно неподходящая работа? У Бэльяна закружилась голова. Жара усиливалась. Человек, назвавший себя Вейном, вышел из караван-сарая и торопливо зашагал по темному переулку, который через базары вел к Цитадели. Джанкристофоро лениво показал на него пальцем.

      – Этому человеку многое известно о красках и маслах, и еще он знает арабский. У него можно многому научиться, но лучше, наверно, этого не делать. Он алхимик, и у него есть близкие друзья при мамлюкском дворе. По обеим причинам он весьма опасен. Полагаю, на днях он сделается вероотступником, что очень жаль, ибо ему многое известно о том, к чему нам следовало бы подготовиться.

      Джанкристофоро, прищурившись, взглянул на небо, как бы обдумывая следующие слова. Но произнести их он так и не успел, ибо перед ними в одно мгновение выросли возникшие из тьмы в глубине кофейни двое вооруженных ятаганами турок, которые без лишних усилий и слов связали ему руки и вместе с третьим турком, присоединившимся к ним на площади, повели своего пленника туда, куда уже удалился Вейн, – в направлении Цитадели.

      Поначалу Бэльян был слишком потрясен, чтобы пошевелиться, а затем верх взяла вполне уместная осторожность. Даже не попытавшись последовать за ними, он взял оставленную Джанкристофоро книгу и с деланым безразличием направился обратно к караван-сараю. Он сообщил о том, что произошло, венецианским торговцам, и их старший, консул из Александрии, сказал, что в понедельник, когда вновь откроются присутственные места, через давадара будет подан протест. Но что, собственно, произошло? Безусловно, турки были либо должностными лицами, либо солдатами. Это можно было понять по тому, как избирательно, гладко и умело они все проделали. Может, за Джанкристофоро от самой Александрии тайно следили шпионы? Может, все дело в его критических замечаниях по адресу турецких шлюх? Или по адресу Вейна,