Летняя гроза. Пелам Вудхаус

вы опоздали?

      – Да, – обиженно поддержал лорд Эмсворт, – вышла ты вовремя.

      Взор его младшей сестры совсем затуманился.

      – Я встретила сэра Грегори, – сказала она, и брат ее окаменел. – Он очень расстроен. – Брат приободрился. – Волнуется из-за этой книги, которую пишет Галахад.

      – Не он один, – пробормотала Миллисент и была права. Когда такой человек, как Галахад Трипвуд, берется за перо, никто не знает, где он остановится. Английская аристократия пришла в панику – не вся, а только та, которая достигла его возраста. От сэра Грегори до старцев далекого Камберленда гадали, что именно запомнил этот негодяй.

      Галахаду было что помнить. В какие только клубы он не вступал, с кем только не дружил! Букмекеры называли его по имени, барменши таяли от его галантных шуток. Когда он заглядывал в добрую старую «Гардению», швейцары боролись за право его выставить. Словом, он был из тех, кому нельзя учиться писать, а если уж выучился – нельзя писать мемуары.

      Так думала и леди Констанс, думал и сэр Грегори, думали старцы далекого Камберленда. Не во всем согласны эти люди, но в этом – согласны.

      – Он спрашивал, есть ли там про него.

      – Можно узнать у автора, – сказала Миллисент. – Вон он идет.

      Леди Констанс резко обернулась и мелко заморгала. Один лишь вид младшего брата действовал так на нее. Если же он говорил, она не моргала, она дрожала, словно съела нечаянно что-то едкое.

      – Как ошиблись его крестные[4]… – заметила Миллисент, глядя на Галахада с тем восторгом, с каким девицы, особенно мадоннообразные, смотрят на немолодых мужчин с богатым прошлым. – Поразительно! – продолжала она. – Так жить – и так выглядеть. Куда ни посмотришь, примернейшие люди вянут на корню, а он вообще не ложился до пятидесяти – и свеж, словно роза.

      – У всей нашей семьи прекрасный цвет лица, – сказала леди Констанс. – Мы вообще отличаемся здоровьем.

      – Кому-кому, а дяде Галли оно пригодилось, – сказала Миллисент.

      Герой этих бесед уже подошел к чайному столу. Как показала и фотография, он был строен, хрупок, проворен – словом, из тех, кто неотрывно связан в нашем сознании с клетчатым пиджаком, узкими брюками, белым котелком, розовой гвоздикой и биноклем на левом боку. Сейчас он был одет по-летнему, без шляпы, с чернильным пятном на щеке, но так и казалось, что место ему – на ипподроме или в американском баре. Живые глаза в чуть заметных морщинках глядели зорко, словно видели лошадей, выходящих на беговую дорожку. Как заметила Миллисент, он был на удивление свеж против всякой справедливости; рассеянный образ жизни сохранил ему редкостное здоровье. Ни кто не мог понять, почему так выглядит человек, чья печень должна быть самой жуткой в нашем веке. Он едва не споткнулся о спаниеля, но с такой ловкостью удержал равновесие, что не пролил и капли из бокала. Поневоле казалось, что он не позор знатной семьи, но трезвенник и акробат.

      Утешив спаниеля (он дал ему понюхать виски с содовой), Галахад вынул монокль, вставил в глаз и сурово оглядел стол.

      – Чай?

      Миллисент взяла чашку.

      – Сливок,

4

Галахад — один из рыцарей Круглого стола, воплощение чистоты.