Шествуют творяне. Велимир Хлебников

поэта было расстроено лихорадкой; выехав на дачу художника Петра Митурича, иллюстратора «Зангези», под Новгород, он слег и скончался за несколько мучительных недель. На могиле Велимира Хлебникова лежит каменная баба из степей – сама мифология, овеянная ветрами истории, склонилась под ветром посмертного вдохновения от произведений поэта. Хлебников, как и Моцарт, написал реквием по самому себе, который назван «Одинокий лицедей»:

      И пока над Царским Селом

      Лилось пенье и слезы Ахматовой,

      Я, моток волшебницы разматывая,

      Как сонный труп, влачился по пустыне,

      Где умирала невозможность,

      Усталый лицедей,

      Шагая напролом.

      А между тем курчавое чело

      Подземного быка в пещерах темных

      Кроваво чавкало и кушало людей

      В дыму угроз нескромных.

      И волей месяца окутан,

      Как в сонный плащ вечерний странник,

      Во сне над пропастями прыгал

      И шел с утеса на утес.

      Слепой, я шел, пока

      Меня свободы ветер двигал

      И бил косым дождем.

      И бычью голову я снял с могучих мяс и кости,

      И у стены поставил.

      Как воин истины, я ею потрясал над миром:

      Смотрите, вот она!

      Вот то курчавое чело, которому пылали

      раньше толпы!

      И с ужасом

      Я понял, что я никем не видим:

      Что нужно сеять очи,

      Что должен сеятель очей идти!

1921; 1922

      Царское Село для Хлебникова, любившего понимать слова буквально, – это место, где можно не только видеть царственность, но и жить по-царски, где и тоска, и мировая скорбь Анны Ахматовой разливаются с величественной щедростью. Но сам поэт себя сравнивает с Тесеем в лабиринте – образ на щите европейского сюрреализма, достаточно вспомнить всех минотавров Пикассо и Макса Эрнста. Но Тесей Хлебникова притворен, умеет не только надевать маску, но и быть маской, и потому только он может победить Минотавра как пустую форму, показав, что зло, перестав нас гипнотизировать, становится видимым в своей неприглядности. Но сам поэт, спустившийся в ад Минотавра, уже не видим для людей. «Сеятель очей», конечно, сразу напомнит Некрасова с его сеятелем на ниве народной; только сеятель Хлебникова не ожидает сердечной благодарности народа, но просто делает то, что должно, идет потому, что нельзя не идти. Такой сеятель – подвижник, а не просветитель. И с этого реквиема себе вместе перейдем к критике общих мест о Хлебникове.

      Самое известное общее место выражается словом «заумь», которое восходит к знаменитому опыту Хлебникова по созданию новых «умов» – каждый новый «ум» создавался очередной приставкой, действительной или чаще придуманной, и среди них стал возможен наш «заум», ум большого размаха. Заумью часто по ошибке называют усложненный язык, не то невнятно темный, не то до обиды многосмысленный. На самом деле Хлебников называл заумью