Шествуют творяне. Велимир Хлебников

ий нормы научной лаборатории в литературу? Или деловой человек, ПредЗемШара, при всей своей бытовой неустроенности, искавший применения своим ни на что не похожим талантам? Все эти определения верны, но, чтобы нам найти нашу собственную точность отношения к Хлебникову среди этих определений, начнем, после изложения биографической канвы, с общих мест о нем.

      Виктор Владимирович Хлебников (1885–1922) родился в калмыцких степях, в семье ученого-орнитолога, значительно пережившего сына, энтузиаста заповедников, всегда искавшего союзников в изучении природы. Хлебниковы – купеческая династия, знатная в Астраханских краях; сам поэт считал, что именно рождение на дне отступившего Каспийского моря, некогда громадного, как мир, и определило его мысли о творчестве как сбережении природных видов и человеческих достижений. Воспитание роднит его с такими эрудитами эпохи, как Павел Флоренский, тоже внимательный к прикаспийскому сплетению корней и связи горных пород и судеб человечества, – Флоренского Хлебников приглашал стать председателем земного шара. Учился Хлебников в Казанском университете, где жил тогда с переезжавшими из города в город родителями: сначала на математическом, потом на естественном факультете, – и, как все почти учившиеся тогда в университетах поэты, успел отсидеть в тюрьме за участие в демонстрации. Начинал он с подражаний Горькому и реалистическим литераторам «Знания», но они, принимавшие самоучек, не приняли ученого. Не завершив университетского курса, Хлебников, верный духу отца, отправился в орнитологические экспедиции, написал статьи о птицах Пермского края и других гористых местностей и даже стал неоплачиваемым сотрудником одного из научных обществ родного университета. Внутренний мир внимательного естествоиспытателя перевернула Русско-японская война: поражение на море и суше обернулось разочарованием в собственной «западной» природе для интеллигенции, прежде считавшей Россию оплотом европеизма: от Мукдена и Цусимы нужно отсчитывать «азиатский» миф культуры русского модерна, мысль о себе как о всплеске живой и яркой Азии. Правда, азиатские искания Хлебникова начались чуть раньше: он, сам штурмовавший многие языки, пытался изучать японский язык, найдя в нем графическое выражение эстетики и поэтики символизма: многозначность самыми скупыми средствами, немногие знаки для немногих, но тем более ценных идей. Состоявшийся как орнитолог и даже открывший несколько новых видов, Хлебников глубоко задумался о законах исторического времени, знание которых позволило бы предотвратить новые войны, и поэзия служила для него проговариванию этих законов. Его пленила идея великого русского символиста Вячеслава Иванова, провозгласившего, что возрождение Античности в России станет всенародным; и Хлебников поначалу писал стихи, предназначенные заселить Россию персонажами античной мифологии. Среди символистов он нашел общий язык с ревнителями славянской мифологии, такими как С. Городецкий; увлечение славянской архаикой пришлось в этих кругах на 1908–1909 годы, когда стало ясно, что парламентские начала в России не развиваются как надо, международный престиж падает и нужно найти новую соборность в самых древних глубинах народного духа. Но в литературу Хлебникова ввел молодой тогда Василий Каменский, редактор журнала «Весна», после бесстрашный авиатор, перформансист и экспериментатор в литературе. Хлебников учился и у Михаила Кузмина законам мелодичных созвучий существительных. Имя Велимир он взял как мнимоюжнославянское, владеющий миром, володарь (кстати, имя Владимир означает исторически не «владеющий миром», а как раз «великий в мире»): Хлебниковым тогда овладела идея близкого Средиземноморью славянского мира как наиболее подлинного Рима, как Рима в своей искренности – даже великого законодателя императора Юстиниана он переименовал в Управду. И разумеется, для Хлебникова после всю жизнь было важно созвучие имени величайшего живописца авангарда: Казимир! – Велимир!

      Василий Каменский познакомил Хлебникова с отцами русского «будетлянства»: М. Матюшиным и Д. Бурлюком. Бурлюк, художник и поэт, умел быть также продюсером, вкладывая свои средства в новые течения: известно, как он платил по 50 копеек Маяковскому, чтобы тот писал стихи по новейшей поэтике. Именно в этом кругу создаются первые книги поэта, такие как брошюра «Учитель и ученик» (1912), с дизайном брата Давида Бурлюка Владимира. В диалоге Учителя и Ученика Хлебников попытался наиболее популярно изложить свои идеи о числовых законах истории, в частности точно предсказав революцию 1917 г., а также противопоставил народную песню современной беллетристике, благословляющей смерть, а не жизнь. Народная песня оказывалась идеальной функцией от словесности, утверждающей математическую несомненность жизни. Хлебников излагал свои математико-исторические идеи по-разному, от рапортов министру до лекции первому встречному. Как тонко заметил Осип Мандельштам: «Подобно Блоку, Хлебников мыслил язык как государство», то есть как систему, в которой любое принятое решение запускает громоздкие механизмы управления – только если Блок был заворожен этим зрелищем, то Хлебников всякий раз хотел вмешаться в него, даже не досмотрев до конца.

      Некоторые книги Хлебникова выходили как литографии, выполненные Алексеем Кручёных, самым плодовитым из русских «будетлян». Хлебников, пребывая среди поэтов и художников, стал прочно ассоциироваться