Библиотека потерянных вещей. Лора Тейлор Нейми

Закрыв глаза, я смотрела на строчки будто через лупу – явление, которого так никто и не смог объяснить. А тем более я сама. С самого детского сада мой мозг был как банк историй. Я читала, читала и запоминала.

      Глубоко вздохнув, я стала читать одну из самых моих любимых частей «Эммы». «За разговором они подошли к карете; она стояла наготове, и Эмма рот не успела открыть, как он уже подсадил ее туда. Он неверно истолковал чувства, которые не давали ей повернуться к нему лицом, сковывали язык»[3]. Я нагнулась и подняла второй стул.

      – «На себя, одну себя она сердилась, глубокая жалость и стыд владели ею».

      Продолжая, я вылила оставшуюся водку в раковину, но пустую бутылку выбрасывать не стала. Мама вспомнит про нее и обязательно спросит. И расстроится, если бутылки не будет. Поэтому я поставила бутылку под раковину, где уже стояли двадцать других, тоже из-под алкоголя, и в голове у меня звучал мамин голос: «Когда-нибудь из них получатся симпатичные вазы для цветов».

      Как же подступиться к кошмару с разбитыми тарелками? Вытащив мусорное ведро, я начала с крупных осколков.

      – «Он уже отошел, – продолжала я, – лошади тронули. Она продолжала смотреть ему в спину, но он не оглянулся, и скоро – казалось, они не ехали, а летели – карета уже была на полпути к подножию, и все осталось позади. Эмму душила невыразимая и почти нескрываемая досада».

      Маму стало клонить в сон, веки сомкнулись. Я бросилась и подхватила ее, чтобы она не упала и не поранилась об осколки. Глотая подступающие слезы, я продолжала:

      – «Как никогда в жизни, изнемогала она от волненья, сожаленья, стыда».

      Я убрала с маминого лица влажные пряди волос. Мы походили друг на друга не только сложением: у нас обеих была светлая кожа с розовым подтоном и золотисто-каштановые волосы с красноватым отливом. Не настолько ярким для того, чтобы назвать нас рыжими. Но достаточно заметным: Марисоль считала цвет наших волос необыкновенным и утверждала, что такой оттенок – настоящее цветоколдовство. Мамины волосы были все одной длины, до подбородка. Я носила градуированную стрижку до плеч. Я никогда не стремилась походить на эту женщину. Но, кроме меня, у нее никого не было – никого, кто уложил бы ее в постель, где она уснет до рассвета.

      Мне удалось поднять ее со стула и обхватить одной рукой. Мама была такой тяжелой, что мне казалось, будто я держу несколько человек. Зажмурившись, я шепотом дочитала отрывок из «Эммы» до конца:

      – «Его слова потрясли ее. Он сказал правду, отрицать было бесполезно. Она в душе сама это знала».

      На заключительных словах я почувствовала, что мне уже не так тяжело. Я резко открыла глаза и с удивлением не только увидела, но и ощутила, что с левой стороны маму поддерживает Марисоль.

* * *

      – Надо было макияж ей снять, – сказала Марисоль, когда мы обе уже валялись на моей кровати, лежа на животе.

      Дыхание подруги пахло арбузной жвачкой. Десять минут назад мы закончили убираться на кухне и наводить порядок в квартире – ну, насколько это возможно в доме накопителя.

      – Никому

3

Здесь и далее данное произведение цитируется в переводе М. Кан.