Вальсирующая. Марина Москвина

наотрез отказался. С кедами тоже предпочел не расставаться, может, и к лучшему. Стакан за стаканом он выпил всё молоко из холодильника, после чего я гостеприимно предложила ему капусты и макарон.

      – Каких макарон? – спросил он деловито.

      – Белых, с дырочками…

      – Мучное, жирное, острое – это мне нельзя, – сурово сказал он. – Я ведь акробат, артист, жонглер…

      Но всё ж, обстоятельно подкрепившись, он перешел в гостиную упругим гимнастическим шагом и только сел на диван, как телевизор сам включился на полную громкость и стал переключаться на другие программы, пока не остановился на сериале “Корона Российской империи”. Мы с мальчиком переглянулись удивленно. Потому что пульт лежал на шкафу и его никто не трогал.

      – Давай минимально расставаться? – он предложил мне, совершенно обалдевшей от шума и эксцентрики. – Тогда мы успеем к понедельнику. Кстати, напомни завтра позвонить, договориться, чтоб тебе дали ставку от Министерства культуры.

      – А что мы будем делать? – я все-таки спросила.

      – Значит так, – глаз у него заблестел сатанинским блеском. – Ты будешь одновременно – и Коломбина, и Пьеро. Ты внешне здорово смахиваешь на Андерсена. Тебе надо работать в лирико-комическом ключе. Жанр – шуточная подтанцовка. А я тебя тенором прикрою. Я хорошо пою, издаю разные механические звуки, демонстрирую иллюзион – ты, главное, жару поддавай, и больше жизни! Прокатимся со свистом по городам и весям от Москвы до Владивостока, – звал меня в светлые дали Костя, пространно намекая на головокружительные суммы, которые нам светят. – Мы утром сможем прорепетировать?

      – Н-но…

      – Чует мое сердце, ты хочешь сузить диапазон моих чувств, – и он лукаво погрозил мне пальцем, дескать: да, пока слава не коснулась его чела и он еще не увенчан лаврами, но в нем бурлит такой непочатый край любви и прочих мужских достоинств – любая станет счастливейшей из женщин, черпая из этих запасов.

      – Ладно, твоя взяла, спать так спать, – вздохнул он и бросил якорь на кухне, у нас там стояла корявая собачья кушетка.

      К моей чести, я не предоставила ему Лёшину половину дивана, которая отныне могла дрейфовать по всей квартире, а в случае чего – и за ее пределами.

      – Хоть на полу, но у радиоточки, – сказал Городков. – Мне надо утром прослушать рекламу. Ты не возражаешь, если я перевезу к тебе свой телевизор? У меня там есть ленинградская программа. Нет ничего лучше, – важно произнес он, – чем посвятить себя искусству или уйти в бедуины.

      В изумлении смотрел на него сынок, ему тогда было лет двенадцать. А когда на сон грядущий нам позвонила Искра поздравить с Днем стандартизатора (“А кто это?” – “Это такие люди, которые делают, чтобы всё было одинаково!”) и поинтересовалась, нет ли у дорогого внука каких-нибудь пожеланий, которые она могла бы осуществить в самое ближайшее время, он мрачно ответил:

      – Я хочу пива и мороженого!

      Гость угомонился, всё затихло, и тут дикий ужас объял меня. Я поняла, что осталась ночью в квартире с полнейшим сумасбродом! Что я стала