Ацтек. Гэри Дженнингс

почтенные братья наверняка поняли, что оно не годилось для того, чтобы полноценно записывать поэтические произведения. Наша поэзия существовала лишь благодаря передаче из уст в уста, и стихотворение жило только в человеческой памяти. Если оно кому-то нравилось, человек заучивал его наизусть и пересказывал другому, а тот, в свою очередь, пересказывал дальше. Так стихотворение и жило, передаваясь из уст в уста. Чтобы произведение легче запоминалось, оно, как правило, содержало ритмические повторения и созвучия на концах строк.

      Ни то ни другое было невозможно передать средствами нашего письма, так что записи, которые гость просмотрел перед выступлением, были лишь подспорьем для памяти. Они служили для того, чтобы чтец не пропустил какою-нибудь строку или выделил голосом то или иное место. Ну а на страничке, переданной им барабанщику, и вовсе не было никаких рисунков. Она содержала лишь россыпь разноцветных точек, нанесенных кистью, клякс разнообразной формы и плотности, подсказывавших музыканту ритм, который ему следовало выбивать ладонью на барабане. Барабан сопровождал декламацию, то звуча тихо и размеренно, то рассыпаясь резкой дробью, – подчеркивая волнение, заполняя паузы между строками звуками, подобными биению сердца. Стихотворения, которые наш гость продекламировал, прочел нараспев или пропел в тот день, были все как одно красивы и выразительны, однако роднило их не только это, но и оттенок грусти. Все они были слегка окрашены меланхолией, подобно дням в самом конце лета, все еще ярким, но уже слегка тронутым дыханием ранней осени. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, не имея под рукой странички-подсказки и задающего ритм и отмечающего паузы барабана, я, пожалуй, прочту одно из них:

      Я песнь сложил, дабы жизнь воспеть,

      Мир, яркий, как птицы кецаль оперение,

      Лазурь небес, солнца яркую медь,

      Чистых вод жадеит и садов цветение…

      Но плавится медь, жадеит крошится,

      Вянут цветы, лепестки теряя,

      Ночи сдаваясь, солнце садится,

      И деревья не вечны, листву роняя.

      Зри же, как увядает наша краса!

      Точно так и наша любовь остывает —

      Боги храмы древние покидают,

      И руины скрывают их чудеса.

      Неужели в жизни все тлен и ложь?

      Почему моя песнь пронзает как нож?

      Когда декламация была закончена, почтительно внимавшие ей слушатели встали и разошлись. Некоторые, и я в том числе, поспешили уединиться, чтобы, прогуливаясь и повторяя на ходу строки, затвердить наизусть полюбившиеся стихотворения. Другие окружили чтеца, всячески выражая свой восторг и осыпая его благодарностями и похвалами. Я ходил кругами по траве, склонив голову, и твердил вновь и вновь то самое стихотворение, которое только что прочел вам, когда ко мне подошел молодой принц Ива.

      – Знаешь, Кивун, – сказал он, – мне тоже это стихотворение понравилось больше всего. И оно навеяло мне другое, которое сложилось в моей собственной голове. Хочешь послушать?

      – Я