Кровь и золото. Энн Райс

Подожди-ка, – произнес Торн. – Повтори еще раз, что сейчас сказал.

      – Гнев достоин только презрения, – повторил Мариус. – Он всегда ставит в невыигрышное положение. Я стараюсь не поддаваться гневу. Это чувство мне чуждо.

      Торн жестом попросил его помолчать, откинулся на спинку дивана и задумался. Он словно застыл под порывом ледяного ветра, хотя в очаге по-прежнему жарко пылал огонь.

      – Гнев – проявление слабости... – прошептал Торн.

      Такая мысль, похоже, никогда не приходила ему в голову. Гнев и ярость казались ему чувствами почти идентичными. А ярость представлялась сродни неистовству Одина. Собираясь на битву, воины специально возбуждали ее в своих душах. Впускали ее в сердца. Именно ярость разбудила Торна и заставила его покинуть ледяную пещеру.

      – Гнев – такое же свидетельство слабости, как и страх, – заметил Мариус. – Разве мы с тобой признаем страх?

      – Нет, – ответил Торн. – Но ты говоришь о чем-то сильном, сжигающем тебя изнутри.

      – Да, в моей душе есть ожесточение и боль, я живу в одиночестве, но отказываюсь испить чашу гнева и предпочитаю молчание злобным словам. Тебя я нашел в северной стране, мы никогда прежде не встречались, и потому я могу обнажить перед тобой душу.

      – Да, конечно, – согласился Торн. – Проявленное по отношению ко мне гостеприимство дает тебе право рассказать что угодно. Обещаю, что никогда не предам твоего доверия. Ни в песнях, ни в разговоре с кем бы то ни было. Ни за что на свете.

      Голос Торна звучал все увереннее, ибо каждое сказанное слово было искренним и шло от сердца.

      – Скажи, а что стало с Лестатом? – спросил он. – Почему не слышно больше ни песен, ни саг в его исполнении?

      – Ах да, саги... Пожалуй, именно так следует назвать то, что он сочинил о нашем народе. – Мариус улыбнулся, на этот раз едва ли не весело. – Его мучают ужасные раны, – объяснил он. – Лестат встретился с ангелами – во всяком случае с теми, кто считает себя таковыми, – и побывал вместе с ними на Небесах и в преисподней.

      – Ты в это веришь?

      – Не знаю. Могу только сказать, что в то время, когда он, как утверждают эти существа, находился в их власти, в нашем мире его не было. И еще: он принес с собой окровавленный плат с запечатленным на нем пылающим ликом Христа.

      – Значит, ты сам видел этот плат?

      – Видел, – сказал Мариус, – не только его, но и другие реликвии. Едва наш жрец-друид Маэл взглянул на плат, он испытал такое потрясение, что ушел и предал себя солнцу. Мы его чуть не потеряли.

      – И почему же он не умер? – спросил Торн, не в силах скрыть эмоции, охватившие его при звуках имени врага.

      – Маэл слишком стар, – объяснил Мариус. – Он пролежал целый день под палящими лучами солнца и, как это обычно бывает с древнейшими из нас, ослаб и страшно обгорел. Но на новые страдания у него не хватило мужества. Он вернулся к своим спутникам и по сей день остается рядом с ними.

      – А ты? Скажи мне от чистого сердца, ты ненавидишь его за то, что он с тобой сделал? Или в своей неприязни