Неприметный холостяк. Пелам Вудхаус

поправить сбившийся галстук, поворковать над ним.

      – Как мило с вашей стороны!

      – Я люблю собачек, – хрипло выдавил Джордж.

      – Это видно.

      – А вы собачек любите?

      – Просто обожаю!

      – И я тоже. Обожаю.

      – Да?

      – Да. Обожаю. Некоторые их не любят, а вот я люблю.

      На Джорджа напало красноречие. Блеснув глазами, он с головой нырнул в волны истинной литании.

      – Да. Люблю! Эрдельтерьеров, и скотчтерьеров, и сэлихемских терьеров. Фокстерьеров. И пекинесов, и абердинцев. Мопсов люблю, и мастифов. Далматинцев тоже. Потом еще водолазов и сенбернаров. Люблю пуделей, маленьких шпицев…

      – Все понятно! – перебила Молли. – Вы любите всяких собак.

      – Да, – подтвердил Джордж. – Люблю. Очень. Всяких.

      – И я тоже. Есть в них что-то такое…

      – Есть. Конечно. И в кошках…

      – Да, правда?

      – И все-таки кошки не собаки.

      – Да, я тоже заметила…

      Наступила пауза. Страшно страдая – ведь на этой теме он мог бы и еще развернуться, – Джордж сообразил, что для Молли предмет исчерпан, и застыл в задумчивом молчании, облизывая губы.

      – Значит, вы приехали с Запада? – поинтересовалась она.

      – Да.

      – Там, наверное, красиво.

      – Да.

      – Прерии всякие…

      – Да.

      – А вы не ковбой?

      – Нет. Я художник!

      – Художник? Пишете картины?

      – Да.

      – И у вас есть студия?

      – Да.

      – А где?

      – Да. То есть на Вашингтон-сквер. В доме «Шеридан».

      – «Шеридан»? Правда? Тогда, наверное, вы знакомы с мистером Бимишем?

      – Да. Да. Конечно.

      – Он такой милашка, правда? Я знаю его всю жизнь.

      – Да.

      – Наверное, это увлекательно – быть художником?

      – Да.

      – Мне бы очень хотелось посмотреть ваши картины. Теплое блаженство разлилось в душе Джорджа.

      – Могу я прислать вам одну? – проблеял он.

      – Конечно!

      Джордж так воспрял от столь непредвиденного поворота, что невозможно и предугадать, к каким вершинам красноречия он воспарил бы, побудь еще минут десять в обществе девушки. То, что она готова принять его картину, их очень сблизило. Еще ни один человек не брал его картин. И впервые с начала беседы Джордж почувствовал себя почти свободно.

      К несчастью, в эту минуту дверь открылась и, словно струя ядовитого газа, вплыла миссис Уоддингтон.

      – Что ты тут делаешь, Молли? – осведомилась она.

      Джорджа она одарила одним из своих достославных взглядов, и только что обретенная свобода духа пожухла на корню.

      – Я разговариваю с мистером Финчем. Представляешь, как интересно! Мистер Финч – художник! Он пишет картины!

      Миссис Уоддингтон молчала, разом лишившись дара речи от чудовищного открытия. До этого она Джорджа толком и не разглядывала – так, кинула взгляд, полный того отвлеченного омерзения, каким любая хозяйка одарила бы пенек, выскочивший без пяти минут до тщательно спланированного обеда.