Путешествие на Запад. Том 1. Чэн-энь У

но занимали в бяньвэнь равноправное положение: в стихах передавались диалоги, а также стихотворные повествовательные отрывки.

      Со временем сюжетный арсенал бяньвэнь расширялся: в них использовались не только буддийские, но и традиционные китайские сюжеты. Постепенно сказители стали обращаться и к мирскому материалу, а ближе к эпохе Сун (X—XIII вв.) истории прошлых династий превратились в обширные историко-эпические повествования. Эти повествования на исторические и героические темы послужили основой для создания в конце сунского периода своеобразных «народных книг» (пинхуа). Постепенно, используя накопленный опыт организации крупных повествований в народных книгах, в литературе возникают обширные произведения, жанровую принадлежность которых точнее всего определить термином «роман-эпопея».

      Опора на исторически достоверное событие (что вообще характерно для китайской литературы, проникнутой конфуцианским историзмом) была особенно необходима новым, нарождающимся жанрам, которым требовалось отвоевать себе место в жестко фиксированной жанровой системе китайской средневековой словесности. История паломничества в Индию, какими бы фантастическими подробностями она ни обрастала, сохраняла прочную связь с реальным путешествием за священными книгами, а личность Сюань-цзана – уже в ореоле легендарной святости – как бы дополнительно санкционировала правомочность сюжета.

      Тип повествования, избранный У Чэн-энем, требовал, в отличие от исторически достоверных описаний путешествия в Индию, дополнительной сюжетной скрепы. Ею стала числовая символика, согласно которой Сюань-цзану отмерено в его паломничестве восемьдесят одно испытание: во-первых, искупление за грехи в предыдущих рождениях; во-вторых, своеобразная метафора мистического акта постижения вечной истины. (Об этом в конце книги напоминает бодисатва Гуаньинь: «Как же так! Ведь по учению Будды, чтобы войти во врата Истины и сделаться праведником, надо претерпеть девять раз по девять страданий, а этот монах перенес лишь восемьдесят злоключений – не хватает еще одного! » (гл. 99)).

      Таким образом, сюжет «Сиюцзи» развивается как бы в двух планах: событийном и метафорическом. Оба эти плана тесно переплетены и взаимно мотивируют друг друга, хотя мистический план, выходя за пределы собственно «романного» времени (ибо он связывает нынешнее существование Сюань-цзана с событиями его предыдущих жизней), имеет в глазах средневекового читателя более важное значение. В самом деле, если бы не было мистической предопределенности, Сюань-цзан не отправился бы за священными книгами или не сумел бы их добыть. Тот факт, что в судьбе «романного» Сюань-цзана присутствует целенаправленная внешняя воля, совершенно не воспринимается как фантазия У Чэн-эня, как произвольное искажение биографии реального Сюань-цзана. Во-первых, вся шестисотлетняя эволюция сюжета происходила в направлении все более фантастической его интерпретации; во-вторых, даже применительно к историческому