Лимонов. Эммануэль Каррер

Хрущев в 1956 году зачитал на ХХ съезде партии «секретный доклад», который скоро стал известен всем: он разоблачил «культ личности» Сталина и открыто признал, что государством в течение двадцати лет управляли преступники. В 1962-м он лично разрешил напечатать книгу «Один день Ивана Денисовича», написанную бывшим зэком по фамилии Солженицын, и эта публикация потрясла страну. Читающая публика рвала друг у друга из рук 11-й номер журнала «Новый мир», содержавший будничное и прозаическое, но доскональное и кропотливое описание одного дня заключенного в лагере с не самым строгим режимом. Потрясенные до глубины души, не смея в это поверить, люди заговорили: наступила оттепель, жизнь налаживается, Лазарь восстает из могилы; с того момента, как хоть один человек осмелился ее высказать вслух, правда непобедима. Мало каким книгам выпало наделать столько шуму – и в этой стране, и за ее пределами. И ни одна, за исключением вышедшего десять лет спустя после «Архипелага ГУЛАГа», не смогла оказать столь ощутимого и реального влияния на ход истории.

      Власть поняла, что, если правда о лагерях и вообще о прошлом будет звучать и впредь, она рискует пустить под откос все: не только Сталина, но и Ленина, а с ними – и всю систему, вместе с ложью, на которой она зиждется. Именно поэтому «Иван Денисович» ознаменовал собой одновременно и апогей, и закат процесса десталинизации. Хрущев был смещен со своих постов, и поколение выживших после чисток аппаратчиков восстановило в стране, под благосклонным взглядом незлобивого Леонида Ильича, смягченный вариант сталинизма, до гипертрофированных масштабов раздув роль партии и введя в обиход, во имя кадровой преемственности, систему блатных отношений, кооптации, теплых местечек и умеренных репрессий, – это называлось номенклатурным коммунизмом, по имени элиты, которая извлекала из него выгоду. Эта элита была довольно многочисленна и разрозненна, но, будучи вовлечена в игру, легко сплачивалась. Достигнутая стабильность, хорошо утрамбованная и пофигистская, в сущности, была весьма комфортна, и те из русских, кто успел пожить в ту эпоху, вспоминают о ней с ностальгией, особенно сегодня, когда они вынуждены плавать, а зачастую и тонуть в ледяных волнах эгоистического расчета. Великая поговорка эпохи – аналог нашей «работать больше, чтобы зарабатывать больше» – звучала так: «Мы делаем вид, что работаем, они делают вид, что нам платят». Как образ жизни выглядит не очень привлекательно, но что с того: все как-то выкручивались. Если не делать серьезных глупостей, то жить можно. Всем плевать на все, народ, сидя по кухням, создает свой мир, который – если не явится новый Солженицын – простоит еще века, в этом можно быть уверенным, потому что его глубинная суть – ничего не менять.

      В этом мире такой симпатичный лоботряс, как Генка, может позволить себе оставаться симпатичным лоботрясом, и его отец-чекист не возражает. Конечно, было бы лучше, если бы он вступил в партию, как было бы лучше, чтобы молодой французский буржуа, в те же годы – славное тридцатилетие