Дерзкая темная ночь. Кристина Лорен

снять джинсы?

      – Да, – не подумав, отвечаю я и тут же вскрикиваю: – Нет! Нет. Господи боже, так нормально.

      Мое сердце еще никогда не грохотало так тяжело.

      Он выдает кривоватую полуулыбку. Мне не жаль потратить и год, чтобы воспроизвести на рисунке точную форму его губ в этот момент.

      – Я действительно не против, – тихо говорит он.

      Дьявол на моем плече говорит мне: «Давай! Соглашайся. Твой геометрический стиль будет неполным без изображения его ног. Это поможет».

      Ангел же просто пожимает плечами и смотрит куда-то в сторону.

      – Если ты уверен, – говорю я, затем, откашлявшись, поясняю: – Ты же знаешь, мне не очень удаются ноги и…

      Уже расстегнув одну пуговицу ширинки, он стягивает ткань вниз, одновременно с этим я слышу легкие щелчки расстегивающихся остальных пуговиц.

      Для нашей дружбы было бы правильнее, отведи я взгляд, но я не могу.

      – Лола?

      Мне стоит титанических усилий перевести взгляд на его лицо: «Да?»

      Ничего не отвечая, он удерживает мой взгляд, стаскивает джинсы с бедер и отпихивает их в сторону.

      – Да? – повторяю я. Я дышу слишком тяжело. Должно быть, это заметно.

      Сейчас все по-другому. Сегодня утром произошло нечто, вышедшее за рамки обычных Лола + Оливер. Ощущение, будто мы шагнули через порог Страны Чудес.

      – Как ты хочешь?

      – Хочу…

      – Чтобы я встал.

      – О-о. – Я откашливаюсь. – Прямо здесь будет хорошо.

      – Я не пересвечен?

      Есть немного, но я не доверяю сейчас сама себе, чтобы попросить его куда-нибудь передвинуться.

      – Я могу и сесть, – предлагает он.

      – Лучше просто ложись или. – Я резко останавливаюсь, когда до меня доходит, что я сказала. Вот дерьмо. Или сядь. Сидя будет прекрасно. В общем, как угодно.

      С легкой загадочной улыбкой он идет к ковру в центре комнаты и ложится посередине огромного солнечного луча.

      На панно изображена девушка, смотрящая на парня, и ее кожу ласкают языки голубого пламени.

      Скрестив ноги в лодыжках, Оливер складывает руки за головой и закрывает глаза.

      Член.

      ЕГО ЧЛЕН.

      Это все, что я могу видеть.

      Он там, под его боксерами, наполовину твердый и, очевидно, не обрезанный; он как продолжение линии его бедра.

      Господи боже мой.

      Он большой. И если станет тверже, то может выбить женщине все зубы, когда он трахнет ее рот.

      Я склоняю голову, а моя рука зависает над бумагой. Почему он почти твердый? Такие мужские штуки случаются всякий раз, когда их рисуют? Вероятно, так. А каково это – потрясающе или дико неловко?

      Думаю, у Оливера первый вариант, потому что вы только посмотрите на него, ну то есть я имею в виду его самого. Оливера, конечно.

      – Лола? Ты в порядке?

      Точно. Ему ведь слышно, когда я не рисую. Я усаживаюсь на диване поудобнее и начинаю порывисто прорисовывать каждую деталь его тела: темные волоски на ногах, лепнину мышцы бедер,