Белые тапочки от Версаче. Татьяна Луганцева

рисунков. В углу были свалены мольберты. Казимир просматривал рисунки, делал какие-то пометки на полях и за этим занятием разговаривал с Кристиной. Почему-то такая обстановка располагала девушку к откровенности.

      – Ну, юная дева, ничего не хотите мне рассказать? Я – могила, как говорят молодые, хотя и сам уже от нее недалеко, – рассмеялся профессор.

      – Типун вам на язык! Я имею в виду – долгих вам лет жизни! Я никому об этом не говорила… – задумалась Кристина.

      – Может быть, зря?

      – В каждой семье, наверное, есть свой «скелет в шкафу», – заискивающе глядя на него, сказала Кристина, не понимая, что для своих тридцати лет она сохранила наивность и непосредственность, что и давало право мудрому профессору называть ее «юной девой». Нет, за излишний инфантилизм он не стал бы ее упрекать.

      – Знаете, прожив такую большую жизнь, в каких только передрягах не побывав, я сейчас бы с радостью обнаружил в своем доме какой-нибудь «скелет в шкафу», но, увы…

      – Может, у вас предки были белогвардейцы? У вас ведь дворянские корни? – засмотрелась на него Кристина.

      – Вы очень проницательны, моя любимая ученица, – улыбнулся Казимир Натанович.

      – Нет, это вы проницательны. Прямо как психолог…

      – Я десять лет провел в Сибири за то, что мой отец и старший брат были офицерами Белой гвардии, – сказал Казимир, поощряя Кристину на откровенность, рассказывая и о себе то, что никому до сих пор не говорил.

      – Да вы что?! Правда?! Как я попала! Я всегда это чувствовала… Но чтобы вы и десять лет в Сибири… Не может быть!

      – Я сидел с политическими, а умнее и интеллигентнее людей в то время не было. Не думайте, что, просидев десять лет с уголовниками, я сохранил бы себя как личность… Зона на все накладывает отпечаток, и сейчас бы и я жил по понятиям, – грустно оторвал взгляд от рисунка Казимир Натанович. – Но это я о вашем уме и проницательности, так что не принижайте своих достоинств.

      – Мне это дается с трудом, так как все вокруг с детства говорили, какая я никчемная, инертная и ленивая, – махнула Тина рукой, украшенной массивными золотыми перстнями с большими камнями небесного цвета. – Боюсь, что мои «скелеты» имеют неприятный запашок, но вам я доверюсь как мудрому и старшему товарищу. Я вас почти люблю, Казимир Натанович.

      – Я тронут, юная дева, – склонил голову профессор.

      – Это было пятнадцать лет назад, и, может быть, кому-то покажется глупым думать о событиях такой давности…

      – Есть события, у которых нет срока давности, и они важны для нас вне зависимости от того, сколько прошло времени, – сказал профессор.

      Тина собралась с мыслями, вздохнула:

      – Нам с моей подругой Катей тогда было по пятнадцать лет, а моему старшему брату – девятнадцать…

      – У вас есть старший брат? Вы никогда о нем не говорили. Кто он? – спросил профессор.

      – Он умер десять лет назад, – ответила Тина.

      По аудитории от порыва ветра пронеслось дуновение