Всадники. Жозеф Кессель

Он превосходил всех своих соперников, настолько же, насколько старый чопендоз превосходил иных замечательных всадников. В настоящих испытаниях конь еще не участвовал, ему шел лишь десятый год, еще не наступил зрелый возраст. Но в упражнениях и играх он проявил качества, превосходящие все требования. Казалось, Турсун каким-то загадочным образом передал ему свою собственную необузданную волю, свою расчетливую смелость и свое умение.

      В памяти старого чопендоза промелькнули все этапы, заботы, тревоги и радости, испытанные за последние девять лет. И после каждого такого воспоминания он повторял про себя – то ли с гордостью, то ли с грустью? – «Нет, такого больше не будет никогда, не будет никогда».

      Чей-то вздох прервал его раздумья. За спиной стоял Рахим.

      Любопытство одолело мальчика: эта круглая поляна, изолированная от остального мира… а посредине – старик и конь, такие же неподвижные, как та скамья, на которой сидел Турсун, да еще легенда, которую прислуга передавала порой шепотом из уст в уста.

      – Эта лошадь и есть тот самый Джехол… Тот самый Бешеный конь? – спросил Рахим.

      И не успел сказать, как ладони его инстинктивно потянулись к лицу, чтобы защититься от удара, который вот-вот непременно должен был последовать, который должен был наказать его за такую нескромность.

      Но Турсун, казалось, не слышал вопроса. Бача поклялся себе, что больше не скажет ни слова, но тут же спросил:

      – Почему люди прозвали его так?

      – Потому что этот конь умнее, чем они могут себе представить, – сказал Турсун, не пошевельнувшись.

      Рахим вздохнул. Голова у него шла кругом. Невероятно, но старый чопендоз ему ответил. И он тотчас спросил:

      – И это твой конь, да, твой собственный?

      И вновь Турсун ответил. Может быть, сам того не осознавая, он привел маленького слугу сюда только затем, чтобы высказать вслух одолевавшие его мысли. Ибо только доверие, преданность и наивность подростка могли подтолкнуть гордого старика передать ему груз своих воспоминаний. Это не было исповедью Турсуна своему слуге. Это было не в его привычках.

      Не отрывая глаз от красавца-жеребца, Турсун поведал ему:

      – У меня всегда был конь, мой собственный конь. Как и у моего отца, и у отца моего отца, и у отца того отца. Все они были превосходными наездниками. Никто из них не был богат, потому что любому богатству они предпочитали хорошего коня для бузкаши. Ты ведь знаешь, что такие лошади очень дорого стоят, и что во время игр их не жалеют. Я поступил так, как мой отец и все его предки. Я воспользовался их знаниями, а кроме того мне везло. Первая лошадь мне досталась, когда в двадцать лет я выиграл у самых лучших чопендозов. Был тот жеребец из Бактрии, из края издревле знаменитого своими скакунами. Звали его Джехол, и всех моих коней после него люди по своей глупости стали звать так же.

      Турсун опять взял свою палку и, держа ее обеими руками, оперся на нее подбородком.

      – Потом у меня было еще пять коней, – продолжал он. – И каждый был прекраснее своего отца, потому