Наполеон. Эдвард Радзинский

героиня пьесы, которую предстояло завтра (точнее, уже сегодня) разыграть.

      17 мая 1799 года. Утро «того дня».

      Она выпрыгнула из кровати и в темноте комнаты зажгла свечу.

      Белое узкое тело другой. Она повернулась к нему лицом другой…

      Помахав ему рукой, она исчезла за вишневой занавесью, висевшей на стене, где прежде был камин. И когда занавесь упала вслед за исчезнувшей женщиной, Бомарше почувствовал серый запах пыли. Занавесь давно не поднимали.

      Бомарше спустил ноги с кровати, встал, отодвинул шторы. Предательский свет утра. Все голо, ясно. Ну-с, какова сегодня диспозиция этого проигранного уже при рождении сражения? Какие еще рубежи завоевала старость за прошедшую ночь? (Банальные цитаты, хлам удачных реплик. Неужели этим может быть забита голова в последний день?)

      «Он позвонил в колокольчик. Вошел слуга».

      Не так: «В открытой двери возник слуга с подносом. Гражданин Бомарше взял свою чашечку кофе».

      – Ну, что ты молчишь?

      – Вы запрещаете мне утром говорить. Утром вы думаете.

      – Прекрасный ответ идиота! Ты – самый неудачный Фигаро в моей жизни. Ты даже выглядишь отвратительно. Тебя трудно описать. Ни одной особой черты – все аккуратное, сглаженное. Какой у тебя отвратительно маленький нос… как член китайца. Где он – длинный, прущий напролом галльский нос, которым на худой конец можно осчастливить женщину?

      «Слуга безмолвствовал». Нет, точнее – «торжественно молчал».

      – Ну и что он сказал, Фигаро?

      – Настаивает, чтобы вы приняли его сегодня. Он приедет к вам в полдень.

      – Хорошо. Принеси.

      «Слуга молча вышел и тотчас вернулся с двумя шпагами и ящиком с пистолетами. Бомарше взял шпагу, поиграл – поласкал рукоять…»

      Монолог Бомарше:

      «Клинок повидал виды. Когда-то я проколол им соблазнителя сестры, а десять лет назад уложил им наемного убийцу – его подослал адвокатишка Бергас. Негодяй сначала оболгал меня, потом хотел убить. На пустынной улочке убийца поджидал меня. Я даже не увидел его лица, только услышал выстрел. Промах! И мой ловкий выпад – вот так! – и мерзавец схватился за живот. Он смешно висел на шпаге – как на вертеле… или нет, как бабочка на иголке в моей коллекции. Я убил его первым же выпадом».

      «Слуга все так же молча стоял в дверях».

      – Еще чашечку кофе, Фигаро. Так сказать, на прощанье с утром.

      (Не сказал – «с последним».) У тебя что-то еще?

      – Приходил человек, которому вы заказали новый ошейник для Розины. Спрашивал, что писать на ошейнике.

      – Запиши: «Меня зовут мадам Розина. Я принадлежу…» Нет: «Мне принадлежит гражданин Бомарше. Мы живем на бульваре…» Не очень… Может, к вечеру придумаю получше. Сгинь!

      «Молчаливый негодяй удалился, должно быть, усмехаясь».

      Бомарше подошел к зеркалу. В зеркале – портрет финала: шестьдесят семь лет, тучный, с поредевшими волосами, подбородок висит, как сумка у кенгуру, и эти глаза навыкате… На днях в Трианоне на аукционе он долго рассматривал автопортрет старого Рембрандта. Художник