Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория. Юрий Вяземский

в портик, словно боялся опоздать.

      Увидев меня, Манций сперва удивился и растерялся, а затем, с трудом сдерживая раздражение, спросил:

      – Зачем пришел? Ты ведь болен.

      – Ты, учитель, велел мне скоро поправиться! Вот я и поправился! – радостно и невинно ответил я.

      – Так быстро нельзя поправиться! – уже не сдерживаясь, с досадой возразил учитель. – Больные должны лежать в постели! Ступай домой!

      – Я не больной! Я выздоровел и вернулся! – еще радостнее и невиннее воскликнул я.

      – Слушай, Луций! Немедленно!.. – гневно начал учитель.

      Но тут в портик вбежал грек Пахомий и с торжественным испугом объявил:

      – Вошли в сад! Идут по дорожке!

      Манций вздрогнул. И, глянув на меня так, как смотрят на подлых предателей, шепотом скомандовал:

      – Садись вон туда, в угол! На боковую скамейку!

      Я быстро выполнил повеление.

      И тут же в портик вошел Гней Эдий Вардий. Хотя Пахомий восклицал «вошли» и «идут», Вардий прибыл в одиночестве, и не было при нем и за ним ни магистратов, ни клиентов, ни даже рабов.

      VIII. А теперь, милый Луций, думаю самое время кратко описать тебе внешность Гнея Эдия.

      Если одним словом – круглый, а точнее кругленький. Роста он был от силы в четыре локтя. И состоял как бы из трех кругов, или шаров. Первый шар – голова, второй – тело от шеи до поясницы, третий – бедра. А если дольше присматриваться к нему, то и внутри шаров всё у него было кругленьким. Покатые плечи. Какие-то словно закругленные короткие ручки с толстыми короткими и круглыми пальцами. И такие же круглые ножки, словно маленькие колонки, которые у бедер и у щиколоток были примерно одинакового диаметра, а не сужались книзу, как у обычных людей. Грудь – двумя кружочками вперед, как у женщины. И брюшко – выступающим шариком над, впрочем, весьма узкой талией, из которой как бы вытекали и округлялись широкие бедра.

      Слушай, Луций! Если бы мне поручили придумать ему прозвище, то я бы назвал его не Старым, а Кругленьким Купидончиком. Потому что старым он никак не выглядел. И лысина его была небольшой и бросалась в глаза лишь потому, что он вокруг своей маленькой лысины отрастил длинные рыжеватые волосы, которые беспорядочно курчавились и пухлыми кольцами спускались ему на плечи, почти полностью закрывая короткую и тоненькую шею.

      Да, и еще: также круглые и слегка навыкате глаза; рот тоже какой-то круглый, с чувственными и немного выпяченными вперед губами, будто он изготовился чмокнуть кого-нибудь.

      Короче, круглее не бывает!

      На нем была не тога, а белый плащ довольно странного вида, похожий на женский. Плащ был распахнут, а под ним краснела двумя узкими пурпурными полосами всадническая ангустиклавия, тонкая и плотно схваченная поясом, так что круги его тела словно специально подчеркивались.

      Войдя в наш портик, – вернее, мягко и часто перебирая круглыми ножками, будто вкатившись в него, – он эдак проплыл до середины, остановился и, насмешливо – я бы уточнил: проказливо – улыбаясь,