Разговор по душе. Максим Горький

их способах учинения поступков, кои бы поддержали его реноме.

      И в общем всё обстояло благополучно.

      Перед ними протекала река Времени, и в мутных волнах её барахтались и дрыгались объекты, на которые направлялись деятельность Порока и взоры Добродетели. На поверхности волн бесчинствовали поклонники Порока, под ними захлёбывались любители Добродетели, а между ними иногда мелькали объекты, ещё не успевшие приобрести себе каких-либо взглядов и убеждений и только широко таращившие глаза и разевавшие рты, оглушённые шумом и полные желания скорее к чему-нибудь приспособиться.

      Порок действовал, а Добродетель созерцала и, вслух сочувствуя погибавшим в когтях Порока, втихомолку искренно и безжалостно презирала их:

      «Ах, как они пошлы! Фу, как они слабы!.. Не могут противиться Пороку! Пороку, – фи!»

      И она незаметно делала презрительную гримасу.

      А Порок расхаживал и распевал:

      Жизнь – мгновение…

      Ощущение —

      Суть и смысл жизни всей.

      Всего менее

      Преступление

      Порицать нужно в ней!

      К чёрту проповедь любви!

      Разве нам она понятна?..

      Жизнь – минута – и живи

      Тем, что просто и приятно!..

      Только начал жить, ан глядь —

      Уж Плутон вблизи затопал…

      Торопись цветы срывать!..

      Кашку слопал – чашку об пол!

      Право, проще сей морали

      Ничего нельзя сказать;

      Чтоб другие не орали!

      Без сомнения,

      Поучения

      Можно слушать, друзья,

      Тем не менее,

      Ощущение —

      Суть и цель бытия!..

      Он пел, и его слушали. Добродетель негодовала и разражалась сразу двумя тысячами стихотворений всех размеров и родов, в коих воспевалась близость её торжества и угрожалось Пороку окончательным поражением. Были стихи иронические, безграмотные, саркастические, этические, лирические, звучные, длинные, короткие… Но Порок хоть бы поперхнулся и мало того, что в свободное от непосредственных и специальных занятий время с удовольствием читал все эти стихи, но ещё сам критику на них писал, в коей сообразно с настроением изрыгал хулу или расползался в похвалах и неизменно замечал, что чистой эстетики побольше бы надо подпускать, тогда бы, дескать, сильнее вышло.

      Видя, что стихи не берут, Добродетель пускала в дело прозу и в толстущих книжищах снова доказывала, как дважды два четыре, несокрушимо верно близость и необходимость своей победы над ним, гнусным Пороком.

      А он – ничего, и книги читал; конечно, те, которые менее скучно были написаны, и, читая, очень одобрял.

      – Ничего, – говорит, – написано веско и убедительно, кое-что можно и мне к сведению принять! – И принимал, чёрт его возьми! Книга-то вся – все восемь тысяч страниц – против него написана, а он – глядь! – из неё новый план действий извлёк и таким образом ещё пополнил инвентарь ухищрений, направляемых им на пагубу человеческих душ.

      Итак, – вот как обстояли дела вплоть до того события, о котором я, – с искренним почтением ко всему, что такового достойно, – буду иметь честь ниже рассказать вам, милостивые государи и государыни!..

      Однажды он, то есть Порок, занимаясь своим делом и напевая любимую свою песню, действовал в отведённом ему судьбою месте.

      Одетый по последней парижской моде, с букетом камелий в руке, он был приличен, но, конечно, всё-таки был гадок, а она, то есть Добродетель, была суха и величественна в своей римской тоге, немного уже ветхой.

      Ей вообще невесело живётся, но в этот день ей было скучно более, чем когда-либо.

      Её адепты всюду терпели горестные поражения; те же, которые умели и успели избежать таковых, благородно ретировались с поля битвы, шалаберничали и ныли, не имея возможности сделать что-либо иное по причине отсутствия в них живой души. И вот, обуреваемая грустными соображениями о тщете своей борьбы с Пороком, Добродетель вслушивалась в звуки гимна своему сопернику и грустно глядела на его изящно-пошлую и нагло-красивую фигуру.