Люди в голом. Андрей Аствацатуров

этого случая Витю окончательно записали в “отпетые”. Что бы Витя ни делал – его всегда ругали.

      Прошел год. Витя по-прежнему отставал.

      Однажды на уроке математики он вдруг расплакался.

      – В чем дело? – ледяным тоном спросила Валентина Петровна.

      Оказалось, что Витя описался.

      Об этом доверительным шепотом Валентине Петровне сообщила Оля Семичастных, отличница. Ее посадили рядом с Витей, чтобы она его “подтягивала” как отстающего.

      Витя описался. Он тянул руку, чтобы попроситься выйти, тянул, тянул изо всех сил, но Валентина Степановна его не заметила.

      И Витя описался.

      Помню, как он стоял у доски слева от стола Валентины Петровны и плакал, растирая слезы по щекам.

      А Валентина Степановна, красная от возмущения, кричала:

      – И не жалоби меня! Сам виноват! Если б это произошло с хорошим учеником, я бы еще поняла и простила! Но это сделал ты, лодырь и двоечник! Иди с глаз моих!

      Витя, рыдая, поплелся к двери.

      Мы все смотрели на него с презрением и жалостью.

      Когда я пришел домой, то первым делом рассказал папе, что Витя Андреев описался.

      – Да? Вот как? – рассеянно ответил папа. Он читал газету, и ему явно не хотелось на меня отвлекаться. – А ваша эта, как ее, Валентина Степановна… что она?

      – Очень сердилась. Сказала, что если б это произошло с хорошим учеником, то она бы его простила.

      Папа вытаращил глаза. И помотал головой в недоумении.

      – То есть как? Так и сказала?

      – А что?.. – удивился я. – Что тут неправильного?

      – Правильно, правильно, – сказал папа и как-то странно хохотнул. Я никогда прежде не слышал в его голосе таких интонаций. – Выходит так: если ты двоечник – веди себя тихо и писаться не смей! А если отличник, вроде вашего Леши Петренко, то ссы и сри в штаны сколько душе угодно. Никто слова поперек не скажет!

      Я испугался, услышав это. Мне захотелось, чтоб поскорее наступило лето и меня бы повезли на дачу в Комарово…

      Одноклассники меня любили. Кажется, так. А может, и нет. Не помню. За что меня было любить? Наш класс боролся за какое-то там переходящее знамя, а я плохо учился, снижал все показатели и вдобавок был очкариком.

      Меня называли “очкарик – в жопе шарик”, а Миша Старостин, когда мы в четвертом классе поссорились, придумал мне обидную кличку Очкастая Кобра.

      Когда всех принимали в пионеры, меня приняли самого последнего.

      Валентина Степановна сказала мне тогда при всех:

      – У тебя, Аствацатуров, волосатое сердце.

      А я даже оказался не в силах понять, что это она мне сказала…

      Учитель физики по кличке Угрюмый, напротив, был не столь изысканно-метафоричен. Однажды он обдал меня прокуренным дыханием и назвал “умственным убожеством”.

      Угрюмому было лет семьдесят. Он был стар и мудр. А я – молод и глуп. У него вообще-то была фамилия, я просто забыл. Такая дурацкая и угрюмая, под стать ему самому.

      Угрюмый любил Есенина и Пушкина. Иногда на школьных вечерах он читал их стихи