Люди в голом. Андрей Аствацатуров

А также студенты, увлекавшиеся иудаизмом (эти потом отбыли на историческую родину).

      Появлялись и всякие разгильдяи вроде меня, которые ни к каким движениям не примыкали. Хотя нет… Чего это я вру? Я ведь тогда считал себя хиппи. Ну или пацифистом… Не помню уже. Потом это все закончилось. А тогда я ходил в драных джинсах, носил волосы до плеч и очки-велосипеды а ля Джон Леннон.

      В ухе у меня неизменно торчала английская булавка.

      Это был намек скандальным панкам, что я с ними, мол, тоже дружу. Помогала она не всегда.

      В таком вот виде я и слушал Борисова, перебиравшего свои гусли.

      Патриоты внимали Борисову хмурясь. Им казалось, что еврей-инородец, играющий на гуслях, бесчестит исконно русское.

      Иудеи тоже сидели с недовольными лицами. Все происходящее они воспринимали как надругательство над духом богоизбранного народа.

      Я в это бренчанье особо не вслушивался, так как приходил туда только из уважения к Борисову.

      Борисова я почти боготворил.

      Он был старше меня лет на пять и на тот момент успел уже два раза жениться и развестись.

      Он родился в Калуге. Учился два года в Московской консерватории по классу скрипки. А потом все бросил.

      Борисов вспомнил, что по матери он Ицкович.

      “Ицкович” настойчиво стучался в его подсознание и требовал свободы.

      И вот Борисов решил уехать. Туда, где живут одни евреи.

      Догадайтесь теперь, куда он поехал?

      Нет, не в Израиль.

      В Еврейскую Автономную область.

      Из Москвы…

      Борисов прожил среди “евреев” три года.

      Он устроился солистом-скрипачом в Биробиджанскую филармонию. Получил жилье. Женился. Женой его стала какая-то местная баскетболистка. Если учесть, что росту в нем было где-то метр шестьдесят, то смотрелись они как актеры средневекового цирка или участники ежегодного нью-йоркского парада фриков.

      Три года на Дальнем Востоке.

      Больше Борисов не выдержал. Он сорвался с места и уехал в Ленинград поступать на филфак ЛГУ. Там мы и познакомились.

      Витя Андреев не одобрял нашей дружбы. Борисов считал, что это потому, что Витя антисемит. А Витя вовсе не был антисемитом. Он просто считал, что у Борисова не все дома, и Борисов в этом смысле дурно на меня влияет, пробуждая в моей неокрепшей голове безумие. Но мы с Борисовым все равно дружили.

      Хотя это было непросто. Борисов часто бывал в депрессии. Причиной всякий раз оказывалась неразделенная любовь.

      Однажды Борисову из-за несчастной любви пришлось даже переночевать в милиции. Его бросила девушка, которую он любил и которой посвящал стихи (эти стихи Борисов благоразумно никому не показывал).

      А вот другой мой друг…

      Тут я должен сделать отступление.

      Когда человек говорит вам (как бы между прочим): “А знаешь, я пишу стихи! Хочешь послушать?” – гоните его в шею или сами бегите от него. Настоящий поэт такого не предложит. В крайнем