Чужая кровь. Сборник рассказов. Елена Алексеевна Раннель

ю, пропитанную ароматом цветов и меда, траву и смотрел, смотрел туда, далеко в небо, где плывут причудливые облака. О, если бы вы знали, как Санька любил небо! Голубое, синее, свинцовое, бирюзовое… Глубокое и далекое. Непостижимое. Прекрасное, как сама жизнь. Сильнее чем небо он любил только одного человека, можно сказать человечка – трехлетнюю сестрёнку Марусю. Он точно помнил, во всех деталях день, когда она появилась на свет. Это был самый лучший подарок, который когда-либо делали ему родители. Он целыми днями возился с малышкой, а когда она спала просто держал её за маленькую ручку. Ему казалось, что это самое совершенное существо на планете, похожее на светлого ангела, сошедшего с полотен великих художников. Санька был очень счастлив. У него была семья, школа, друзья, небо… А что ещё нужно?

      Все рухнуло в один момент. С шумом вражеских самолётов, который принесло так любимое небо, началась совсем другая, страшная жизнь…

      Родители ушли на фронт сразу же, в первые дни войны, оставив Саньку и Марусю на поруки пожилой бабушки. Жизнь изменилась до неузнаваемости. Саньку пожирал страх: страх за судьбу родных, страх за судьбу родины, за маленькую Марусечку… Санька, конечно, как всё его одноклассники, просился на фронт, но ответ был суровым и безапелляционным: «Мальчишки, вам надо повзрослеть. Сегодня-завтра война закончится. Идите домой, и ждите родителей», но война не заканчивалась. Она была совсем рядом. А потом прошла по улицам деревни, оставив после себя сожжёные дома и сады, исковерканные машины и судьбы. Война забирала жизни: детей, стариков, животных… Она уничтожала всё живое.

      Потом приехала машины с фашистами. В центр деревни собрали оставшихся детей в возрасте от 4 до 12 лет, погрузили их в кузов и повезли в жуткую и пугающую неизвестность. Так Санька с Марусей попали в детский концлагерь, но тогда они не знали, что это такое.

      Здания напоминали колхозные дворы, с длинными рядами построек. По периметру территории была натянута колючая проволока, стояли сторожевые вышки. Концлагерь охраняли большие злобные собаки.

      Детей загнали в бараки, с кроватями, наспех сколоченными из нетёсаных досок. Наутро пришел надзиратель и кто-то еще, с медицинским чемоданом. У подростков стали брать кровь и Санька вдруг осознал всю страшную правду: если Красная армия не придёт, они навсегда останутся здесь. Санька не боялся смерти, если б он только мог… Мог погибнуть здесь, защищаю свою Родину, защищая своего ангела – Маруську. Маруська сидела в уголке, прижимала к груди маленькую тряпичную куколку, которую ей когда-то сшила бабушка. Она о чем-то болтала на своем, еще не вполне понятном взрослым, языке. Рядом стоял маленький парнишка, который ловил каждое слово, а иногда кивал головой. У малышей пока кровь не брали. По каким-то изуверским правилам им должно быть 4 года, а не 3 года и 8 месяцев, как Марусе.

      Иногда детей выпускали гулять в небольшой загон. У Саньки дома в таких загонах выгуливали маленьких поросят. Относились фашисты к детям как к дойным коровам: главное, чтоб те давали кровь. Обессилевших, истощенных детей, которые не моги больше выполнять возложенной на них миссии, уводили за территорию, в лес, к подножию большого рва и там расстреливали. Фашисты считали, что кровь детей самая лучшая и принесет раненым солдатам Вермахта новые силы и здоровье…

      Фашисты свирепствовали: били, пинали детей, смеялись над ними, что-то говоря на непонятном для Саньки языке.

      –Рашин швайн*! – орали они, громко гогоча и отвешивая малышам подзатыльники.

      Злость в Саньке росла с каждым днем и вот однажды, находясь в загоне, он поднял камень, невесть откуда появившийся здесь, и со всей мочи бросил в голову проходящего мимо немецкого офицера. Тот упал, как подкошенный, кровь алой струйкой полилась из головы прямо на землю. Санька был счастлив: с каждой каплей крови из врага его Родины уходила жизнь. Саньку в туже секунду скрутили злобные фашисты, повалили на землю, пинали ногами, но Санька не чувствовал боли, он знал, что сделал всё, что мог.

      Раненого немца унесли на носилках в санитарный блок. Ему срочно потребовалось переливание крови. У Генриха фон Шнитке была очень редкая группа крови, и донора было найти нелегко.

      Поверженного Саньку притащили в санитарный блок, привязали к кровати, закатали рукава рубашки. По странной случайности именно Санька должен был стать донором раненого. Санькина кровь должна была оживить фашиста. Впервые за много дней и ночей от бессилия Санька заплакал. Он орал и выл и дергался, что есть моги, но его кровь текла прямо в вену врага. С каждой секундой, с каждой минутой из Саньки уходила жизнь, а к Генриху фон Шнитке возвращалась. Последнее, что слышал Санька, возгласы немецкого врача:

      –Гуд, гуд!**

      Утро было тихим и безоблачным. Птицы щебетали весело и беззаботно. Это было так похоже на его родину. Первые лучи восходящего солнца скользили по равнинам и холмам, оживляя краски уходящего лета. Фон Шнитке попытался встать с кровати. У него это получилось. Он подошел к окну, которое выходило в сад. Вдохнув побольше воздуха, он замер. Что-то случилось. Что-то произошло вокруг него, внутри него… Он смотрел вокруг и не понимал: что он здесь делает, что вообще происходит.

      Генрих Шнитке руководил работой