Сочинения. Книга 1. О себе. Стихотворения. Маргарита Агашина

>

      и с чувством скажет горестное слово

      по принципу – «лежачего не бьют».

      И все узнают, как жила я мало,

      как я еще бы – жить да жить могла,

      какие я «шедевры» написала,

      какая я «хорошая» была!..

      Ах, щедрый автор

      смертных приговоров,

      он так доволен – речи вопреки, —

      что я ушла в дорогу, о которой

      не пишут путевые дневники.

      Что от плохих стихов не затоскую,

      что на собраньях слова не прошу

      и никого-то я не критикую,

      убийственных рецензий не пишу!

      Не верьте тем,

      кто скажет надо мною

      высокие надгробные слова!

      Какой была – а я была иною, —

      сама скажу, покуда я жива.

      А я – как все: и плакала, и пела,

      стыдилась плакать и любила петь.

      А я гораздо больше не успела,

      чем было мне доверено успеть.

      Я жизнь люблю.

      Я, и прощаясь с нею,

      ищу дорог и радуюсь весне!

      А жить стараюсь проще и честнее,

      чем после смерти скажут обо мне.

      О себе

      Я родилась 29 февраля 1924 года в Ярославле. У нас, на левом берегу Волги, не было высоких городских зданий. Деревянные домики с палисадниками, со скамеечками у ворот, дворы, заросшие густой муравой, – раздолье ребятишкам. Отец мой тогда еще учился в медицинском институте в Ленинграде. Мама работала, каждое утро уезжала за Волгу на маленьком пароходике «Пчелка».

      Помню первую песню, которую услышала: я лет до трёх без песен не засыпала, и вот бабушка, не имевшая никакого музыкального слуха, укачивала меня одной-единственной песней:

      Все платочки приносила,

      Одна шаль осталася.

      Всех хороших прилюбила,

      Одна шваль осталася.

      Такой же бесслухой была и мама, но она же научила нас с сестрой взрослой песне:

      Спускается солнце за степи,

      Вдали золотится ковыль…

      Вспоминаю первые стихи, над которыми горько плакала, – «Орина, мать солдатская». Я еще не умела читать и только слушала. И вот мама доходила до строк:

      Мало слов, а горя реченька,

      Горя реченька бездонная…

      И тут я каждый раз заливалась слезами. Некрасова дома читали много. Все любили его и даже тихо гордились тем, что мы, как и он, ярославские: мы же происходили оттуда, из некрасовских мест, отцовская деревня Бор – рядом с Грешневом. О Некрасове и его стихах у нас всегда говорили с восторгом, нежностью. Я благодарна за это своей семье и судьбе. Потому что уверена: если бы в детстве я вот так же сильно полюбила другого поэта, я писала бы потом совсем другие стихи. А может быть, и совсем не писала…

      Оба моих полуграмотных деда стихов не писали, но были, по-моему, поэтами. Дед по матери – Иван Большаков, по деревенскому прозвищу Ванька Мороз, был веселым, лихим парнем. Отслужив службу в царской армии, он вернулся в родные места только затем, чтобы жениться, и сразу уехал в Москву. Бабушка, кстати, говаривала, вспоминая: «Я и замуж-то вышла не за Ваньку Мороза, а за Москву». Дед служил дворником, рассыльным, кондуктором на железной дороге. Однажды, получив новую форму, на изнанке фуражки он написал: «Не тронь, дурашка, – не твоя фуражка!» Дед по отцу – Степан Агашин – в сосновый порог своего дома вбил подкову – верил, наверное, что принесет она счастье его детям. Детей было восемь, и на всех одни валенки.

      Я думаю: вот от той озорной фуражки и от печальной этой подковы и пошла моя судьба.

      Дед Иван в свое время всеми правдами и неправдами сумел добиться, чтобы его дочь – моя мама – бесплатно окончила гимназию и стала учительницей. Отец же, врач, получил высшее образование один из всех своих сестёр и братьев и, конечно, при Советской власти. Он прошёл в своей жизни четыре войны: рядовым солдатом – Гражданскую, был ранен в 19-м году в местечке Гнилой Мост под Витебском, потом, уже военным хирургом, финскую и Отечественную – от июля 41-го и до окончания войны с Японией.

      Привольное было у меня детство, хоть и в городе я родилась. Каждое лето ездили мы в Бор. И как же всё это помнится! Воблой и рогожей пахли пристани, на Бабайках покупали нам землянику – от неё белое молоко в тарелке становилось то голубым, то розовым. Пароходик шлепал колесами; у берегов, по колено в воде, стояли коровы – белые морды, чёрные очки. А там – Красный