На переломе. Виталий Смирнов

ивания, который на голубом экране виден всем невооружённым глазом. Создаётся впечатление, что перед нами приматы в современном одеянии, а зачастую – и без него.

      Стоит ли теперь удивляться тому, что события семидесятилетней давности никого не оставляют равнодушными, кроме дегенерирующих личностей. Споры о результатах войны, о количестве жертв, понесённых воюющими сторонами, о превосходстве вооружений с той и другой стороны, об успешности или безуспешности дипломатических потуг каждого государства, о стратегической дальновидности командования и способности к воплощению армейских замыслов, и о многом другом, вплоть до умственных и нравственных качеств отдельных военачальников и, тем более, о достоинствах и недостатках руководителей, возглавлявших военные коалиции, не затихают и по сей день. И глупо было бы надеяться на их скорое окончание, исходя из психологического многообразия современного человека, особенно тех личностей, у которых повреждён интеллектуальный огнетушитель, утративший способность укрощать пожар собственных страстей, не подчиняющихся разуму. А при нашей липовой многопартийности, цель которой ещё более накалить страсти и разобщить общество, а также утолить самолюбие наших политических монстров, споры эти могут идти до скончания века, которому осталось почти столько же лет, сколько прошло с начала Великой Отечественной.

      Рассматривая Сталинградскую битву в контексте Большой войны, мне придётся обращаться к новейшим историческим источникам, которые трактуют события семидесятилетней давности с достаточной, на мой взгляд, объективностью, доказательностью и без повторения сложившихся в былые времена – под давлением официозной историографии – стереотипов, отцензурированных в угоду титулованным военачальникам, забывшим упомянуть в послевоенных мемуарах о своих ошибках и просчётах на пути к Победе.

      Разумеется, отсепарировать из миллионов кубометров той жидкости, которая семь с лишним десятилетий лилась на головы военных историков и литераторов, пытавшихся дойти до сути событий прошлого, некую консистенцию, способную удовлетворить своими вкусовыми и питательными свойствами всех без исключения, дело неосуществимое. Но, слава богу, в последнее время творческий мир всё решительнее отходит от монологизма к диалогическому разрешению спорных вопросов, помогающему – не без баталий – приближаться к доступному современному сознанию – если оно не ангажировано откровенной ложью и политическим лицемерием – рубежу истины.

      Пролог

      Часть первая. У истоков Второй мировой

      Прискорбный недостаток хроники, обусловленный её жанровой спецификой, заключается в том, что она изначально требует точности и в то же время неизбежно субъективна, потому что объять необъятное во временной последовательности невозможно. А это значит, что любой автор, даже свято поклоняющийся правде жизни, обречён выслушивать упрёки во лжи, потому что он воспроизводит историю постфактум и выбирает из неё только то, что представляет первоочередной интерес непосредственно для него самого, а потом уж для читателя, который чаще всего остаётся недоволен авторским выбором, ожидая от хроникёра всей полноты фактов и событий исторического времени. А дело это неосуществимое.

      Поэтому я не случайно обратился к прологу, который даёт возможность читателю неспешно войти в суть дела, то есть событий, многими десятилетиями отдалённых от тех, свидетелем которых он, возможно, не был, и тем более от современных, которые органически связаны исторической нитью с прошлым. А в этих разновременных эпохах есть много общих моментов, заставляющих задуматься об их исторической сути. Тем более что многое в веке минувшем предаётся оголтелому охаиванию. А настоящее, вызывающее зачастую справедливую критику, на фоне прошлого выглядит весьма неказисто, предвещая неутешительное будущее.

      Как видите, единство времени, места и действия свойственно не только драматургическому роду литературы, но и некоторым компонентам эпического повествования о событиях, насыщенных трагедийностью, всем памятного века, ушедшего в небытие, но оставшегося в сознании человечества на долгие времена.

      1

      В своём фундаментальном труде о происхождении человека Чарлз Дарвин позволил себе одно досадное упущение. Он не попытался разобраться в том, кто произошёл раньше: Бог или Сатана. И из каких обезьяньих разновидностей появились богочеловеки и сатанисты. Если же отвлечься от Дарвина, теория которого в новейшие времена подвергается серьёзной критике, и исходить из философии божественного происхождения мира, то логично предположить, что первичен Бог, а Сатана – его порождение. Мне же кажется, что раньше самозародился Сатана вместе со всей своей дьявольской сворой, несущей в мир зло. А Бог появился позднее как противоядие Дьяволу и всей его сатанинской нечисти. Да и по логике вещей зло родилось раньше бытия, которое, по известной марксистской философии, определяет сознание. А добро – это уже продукт сознания, которое, если перенести интонационное ударение на последнюю часть марксистской формулы, определяет бытие. Вот ведь какая коварность заложена в этой формуле, в справедливости которой не разберётся ни Бог, ни Дьявол. А только сам конкретный человек,