Взгляд на жизнь с другой стороны. Дан Борисов

место работы выглядело прекрасно. Здание ЦДКА смотрелось дворцом (чем оно и было изначально), это заведение, собственно, было московским Домом офицеров, местом для отдыха и развлечений. Непосредственно к зданию примыкал прекрасный сад с беседками, танцплощадками, тиром и прудом. По выходным там играл духовой оркестр и вообще, было очень здорово.

      Материнская работа оказалась гораздо прозаичнее. Фабрика располагалась в центре города. Она пряталась за обычным для тогдашней Москвы немногоэтажным домом старой постройки, но внутри оказалось очень вонючее и грязное производство. В цехах стояли большие котлы, в которых варили огромное количество каких-то лент, выглядели они как длинные грязные макароны, перекрученные и перепутанные между собой. Рабочие периодически открывали котлы, вытаскивали эти грязные макароны, от которых шел пар с отвратительным запахом. Другого пути в материнский кабинет не было, только через цех, но кабинет уже был вполне приличным с секретаршей и кожаным диваном при входе. Однако в кабинете у неё находиться мне было не положено – к матери всё время приходили какие-то люди и что-то громко и непонятно говорили. Мое присутствие видимо обременяло, и мать меня сдавала в испытательную лабораторию. Там было светло и чисто, можно было смотреть в окно на улицу, очень оживленную по сравнению с нашим переулком, а можно было играть с испытательными приборами. По улице ходили озабоченные люди, ездили легковые машины и грузовики, гремящие цепями, и ломовые извозчики на телегах с резиновыми шинами переругивались между собой и с прохожими. Можно было часами висеть на подоконнике.

      А еще была фабричная столовая. Когда мы с матерью обедали, к нам подсел очень худой и помятый мужичок в синем линялом халате, который больше всех кричал в кабинете. Сейчас он был тих и даже чрезмерно скромен. Он принес с собой пустой стакан, сырое яйцо и бутылку пива, сейчас же объяснив, что изобрел самый калорийный способ обедать. Он разбил яйцо в стакан, посолил, разболтал ложкой и туда же налил пиво, выпил эту гадость и сообщил, что до вечера уже есть не захочет. Мне в этом типе не понравилось решительно всё: и то, что сидел он не всем задом на стуле, не касаясь спинки и вращался при этом то в одну, то в другую сторону, и вся фальшивость, исходившая от него. И потом, какой же это обед? сырое яйцо с этой горькой лялявкой, которую я недавно попробовал у отца в бане?

      Но вообще-то, лето я проводил на детсадовской даче. Начиналось это с площади Коммуны, между ЦДКА и Театром. Сюда подходили автобусы армейского защитного цвета и увозили нас куда-то за город, не так уж близко, потому что делались остановки. Водитель открывал дверь блестящей рукояткой, не сходя с места, и мы выбегали на лужок восхищаться цветочками и писать на травку.

      Ярко стоит перед глазами пустое узкое шоссе с прижавшимися к обочине темно-зелеными автобусами. Я стою на лугу и держу в руках огромную пчелу. Воспитательница очень испугалась – оказалось, что это шершень. Потом, уже в автобусе, всем долго говорят, что этого делать нельзя, что шершни и еще кто-то очень опасны.

      Дача