Всем сестрам по мозгам. Дарья Донцова

обсуждает свои интимные проблемы с детьми-дошкольниками. Хотя…

      Я замолчала.

      – Вы что-то вспомнили? Говорите! – обрадовался Сергей Петрович.

      – Мама однажды рассказала, что ее знаменитый номер с шариком и луком придумал один очень талантливый артист цирка, – зачастила я. – Из мало кому известной акробатки мама вмиг взлетела до ранга звезды. Уже будучи взрослым человеком, я купила книгу «Классика советского цирка» и нашла там рассказ про Зою Сергееву и ее эротический комбинезон. Мне мамочка про него ни слова не проронила, говорила только про лук и стрелы. Очень смелая идея для ханжски-пуританских советских времен. Мама призналась, что тот актер предложил ей руку и сердце, но он не хотел иметь детей и предполагал жить на колесах. А мама мечтала о своем доме, о семье, поэтому отказала ему. И знаете, хоть я была совсем маленькой, но все же поняла: мама сожалеет о том, что не ответила тогда согласием. Думаю, она была влюблена в циркача, но устала жить по-цыгански, вот и расписалась с эстрадным певцом в расчете на стабильность. Уж не знаю, оправдались ли ее надежды. А откуда вы знаете мою маму?

      Сергей Павлович выпрямился.

      – Обязательно расскажу, но позднее. Сейчас, извините, должен уйти, надо заняться другими гостями.

      Я осталась одна и начала изучать таинственный сирлис. Точь-в-точь черный виноград. Но на ощупь темно-фиолетовые ягоды оказались твердыми, они лишь слегка пружинили под пальцами. Я в задумчивости замерла у стола.

      Значит, кисель. Ну и как его готовят? Мануйлов вскользь упомянул, что в него надо положить сахар, цедру апельсина, влить лимонный сок и добавить корицу. А еще потребуется крахмал. В памяти ожило воспоминание.

      Вот моя бабушка насыпает в кастрюльку муку, наливает туда воду, ставит ее на газ, дает мне ложку и велит:

      – Хорошенько мешай, пока не загустеет.

      Потом она куда-то уходит, а я вожу столовой ложкой в белой жиже и недоумеваю, как та может стать вязкой. Большие часы на стене отсчитывают время: одна минута, две… Жидкость в ковшике не меняет консистенции. Мне делается скучно, к тому же ложка нагревается и жжет пальцы. Я перестаю мешать, делаю огонь посильнее, отворачиваюсь к окну, пару секунд разглядываю детей, весело играющих в мяч. Потом вспоминаю про варево, засовываю нос в кастрюлю и столбенею – вместо бело-серой жидкости в эмалированном ковшике теперь образовался неаккуратный комок. Я пытаюсь разломать его, появляется бабушка, с размаха отвешивает мне оплеуху и начинает причитать:

      – Лентяйка, неумеха косорукая! Ничего тебе поручить нельзя! Одна беда от девчонки, клейстер упустила! Муки больше нет, надо в магазин за ней бежать. Не успею я окна заклеить, достанется мне от дочери с зятем. Придется тебе это съесть в наказанье.

      Я пугаюсь, плачу и прошу:

      – Не надо, бабушка! Не хочу жевать твой клейстер!

      Старушка переводит дух, ставит кастрюлю в мойку и посылает меня в магазин. Вечером, когда к бабке возвращается хорошее настроение, я спрашиваю:

      – Разве клейстер можно есть?

      Старуха