Но именем твоим…. Александр Усовский

передал ему лист от подскарбия, выслушал жалобы на тяготы – местному староству княжеским указом велено было строить мост через Збруч, чему они противились во избежание лишних расходов – и спросил, можно ли повидать семейство Северина Наливайко, моего сотника? Староста лишь махнул рукой на соседнюю усадьбу.

      Подстаросты и его семьи дома не оказалось – все уехали в гости к родне, во дворе скучал сторожевой казак лет сорока, не склонный к разговорам, в покоях же обретались лишь молодая служанка да ветхая старуха, вся в чёрном – не то нянька, не то просто приживалка. Услышав, как я расспрашиваю у молодой служанки о пане Северине Наливайко – она как-то вдруг оживилась и, подождав, пока я выйду в сенцы – схватила меня за руку.

      Тихо, полушёпотом, старуха произнесла, горестно глядя на меня слезящимися, выцветшими от прожитых лет глазами: «Убьёт он хлопчика моего…»

      Я остановился, немало изумлённый такими словами. «Кто?» – «Хитрая лиса, иуда, лицемер и фарисей, лжец и предатель – твой князь». «Кого он убьёт?» – «Хлопчика моего, Симеона, сына Дмитрия и Эльжбеты».

      – Какого Симеона? – удивлённо спросил межевой комиссар.

      Шляхтич кивнул в ответ:

      – Именно такой вопрос я и задал старухе. Вместо ответа она ещё крепче ухватила меня за рукав моего жупана и поволокла в подклеть – да так решительно, что я даже немного опешил – по пути что-то, захлёбываясь от нетерпения, торопливо мне говоря.

      Долго я не мог понять, что пытается мне рассказать эта старая женщина, на первый взгляд просто впавшая в безумие. Но я был терпелив – и вскоре из её невнятных и путаных фраз смог разобрать просьбу уберечь пана Северина от злодейства князя Острожского – что, не скрою, вызвало у меня поначалу оторопь. «Бабушка, да пан Наливайко – ближний боярин князя, его милость пан Василий доверяет ему свою казну и жизнь, как может меж ними случится измена иль бесчестная подлость?» Старуха в ответ лишь тяжко вздохнула, усадила меня на сундук, селя рядом, на услончик, на котором обычно сидели прялки – и, грустно улыбнувшись, ответила: «Ты не веришь мне и личишь за безумную – я понимаю твои глаза. Но если ты услышишь мою историю – ты поймешь меня, хлопчик…» Конечно, я попросил её поведать мне то, что она решит мне открыть – в глубине души надеясь услышать байку про страшные тайны и ужасные злодейства, впрочем, заранее отводя им место в ряду тех детских сказок, что рассказывала мне мать, когда я был совсем маленьким. Моя бедная мама, она ведь так любила меня….

      Прошу прощения, пане Стасю, я вернусь к своей повести. Старуха говорила долго – забились мы в подклеть около трех часов пополудни, к исходу же её повествования на дворе стемнело, сторожевой казак запер ворота, при этом, ворча, поставил в хозяйское стойло моего вороного, снял с него седло и подпругу и задал ему овса. Таким образом мне было предложено переночевать в доме подстаросты – но не это озаботило меня. Рассказ старухи – вот что заставило меня по-настоящему изумиться…

      Вы, пан Станислав, конечно, помните, кто таков был князь Константин Иванович