Ларец кашмирской бегумы. Борис Батыршин

Но этого, видимо, показалось мало: шпалеры со стены кто-т о ободрал до последнего клочка, а на обшарпанную штукатурку приколотил длинные полки. А для полноты картины – свалил по углам пустые корзины, ящики и смятые рогожные мешки. Висящего под потолком электрического светильника, виновника всех неприятностей, тоже коснулся ветер перемен: вместо него торчал газовый рожок с латунным краником. Спятивший букинист не обошёл вниманием и окна: гардины исчезли без следа, оконные рамы скалились зубьями-осколками, стеклянное крошево усыпало пол. Выскобленный паркет заменили посеревшие от грязи доски, покрытые таким слоем пыли и мусора, что сразу становилось ясно: подёнщица, убирающая в лавке, зря получает жалованье.

      Коля осмотрел себя – от пребывания на грязном полу ни китель, ни бриджи не пострадали. Он хотел отряхнуть колени и обнаружил, что сжимает в правой руке давешнее «яйцо». Прапорщик поставил механическую игрушку на прилавок и, припомнив, как это делал «Элмер Бут», нажал на острый конец. Безделушка отреагировала и на этот раз: бронзовая скорлупа с мелодичным звоном распалась надвое, открыв взору сверкающие внутренности. Прапорщик осторожно, двумя пальцами сдвинул половинки скорлупы – и те сомкнулись, оставив едва заметную щель.

      Владельца лавки нигде не было видно. Коля решил было, что он спрятался в подсобке – но та была заколочена досками, криво, наспех, причём гвозди вгоняли прямо в филёнки. И было это не сегодня – шляпки успели покрыться ржавчиной, дерево вокруг них почернело. А ещё – в комнате больше не было книг! Они бесследно испарились вместе со стеллажами, гардинами и конторкой.

      Одна книга всё же нашлась – на краю прилавка одиноко притулился потрёпанный гроссбух. Коля открыл его наугад: записи об отпущенных в долг продуктах, мука, соль, сахар, сушёный горох, спички. Покупатели: «тётушка Вальоми́» или «сын сапожника Трюбо́», «кухарка из особняка мадам д′Орви́лль». Видимо, жители ближайшего квартала, да и покупки грошовые… Он пролистал страницы в поисках последней записи. Вот: «11-е декабря 1870-го года».

      И как прикажете это понимать? Раритет из собрания букиниста? Ерунда, кто, кроме старьёвщика, скупающего тряпье и старые газеты для бумагоделательных фабрик, польстится на подобный хлам? Осталась от прежнего домовладельца? Раньше здесь была бакалейная торговля – вот, кстати, и спички с горохом…

      Через разбитые окна в комнату ворвался знакомый звук. Он очень не понравился прапорщику – так грохотали пушки в Москве, в тревожном январе пятого года. Тогда пятнадцатилетний Коля слушал канонаду, высунувшись из чердачного окна, и считал дымы, поднимающиеся над крышами далёкой Пресни.

      Кстати, в этом доме тоже есть чердак – там букинист нашёл сундук с альбомом и «механическим яйцом».

      С улицы докатился новый удар, куда ближе, отчётливее. Коля торопливо сунул «яйцо» в карман бриджей, отчего пола кителя уродливо встопорщилась, подхватил с пола свёрток с покупками и распахнул входную дверь.

* * *

      Улица тоже изменилась. Место сквера, примыкавшего к дому букиниста,