Ларец кашмирской бегумы. Борис Батыршин

свет?

      Сундук стоял в дальнем углу, скрытый под стопками старых, пожелтевших книг и журналов. Недолго думая, Коля обрушил их на пол – грохот, оглушительный женский визг, он чихает, отплевывается от клубов душной пыли и бормочет: «ничего страшного дорогая, никто не услышит», чувствуя себя полнейшим идиотом.

      Проржавевший замок недолго сопротивлялся сапёрному тесаку. В сундуке, как он и ожидал, оказались книги, и среди них альбом с планами парижских бульваров, разбитых по проекту барона Османа – тот, который приобретёт через сорок лет рижский издатель. Бумаг Груссе не было, но он на это и не рассчитывал: даже если они уже написаны, вряд автор успел здесь побывать…

      Коля положил альбом на крышку, извлёк из ранца «механическое яйцо» поставил его рядом. На миг показалось, что окружающее – чердак, пыльный хлам, сундук с книгами – разбилась на тысячи кусочков реальности и те кружат вокруг него в чёрной пустоте, никак не желая складываться воедино. Он помотал головой, отгоняя наваждение – так, и правда, недолго тронуться умом и пополнить ряды пациентов парижских бедламов, которые, если верить Кривошеину, бегают по всему городу…

      Прапорщик осторожно нажал на «механическое яйцо». Всё повторилось в точности: мягкий звон, «скорлупа» раскрывается, подобно бутону или раковине, а затем – феерия бликов и радужных искр, отражённых хрустальными призмами и зеркальными плоскостями. Неожиданно его пронзила мысль: вот сейчас сверкнёт электрический разряд, и чёрное ничто снова затянет его, чтобы выбросить по ту сторону провала во времени, в 1911-м от Рождества Христова году…

      – Какая прелесть, Николя! Вы расскажете мне, что это за чудо?

      Николь подошла бесшумно. Босая, с мокрыми волосами, в длинной, до пола, сорочке она, случайно или намеренно, встала между ним и огоньками свечей. Открывшееся зрелище было… умопомрачительно. Юноша смешался, изо всех сил пытался отвести глаза от соблазнительных контуров, просвечивающих сквозь ветхую ткань.

      Девушка сделала вид, будто ничего не заметила:

      – Надо просушить одежду. Там и для вас нашлось кое-что. Пойдёмте, переоденетесь, пока совсем не закоченели!

      «Кое-что» оказалось старым домашним халатом из простеганного атласа. Коля, страдая от неловкости, отвернулся, стащил сапоги, расстегнул портупею, снял мундир (тот так пропитался водой, что его можно было выжимать), затем сорочку – и замер в нерешительности.

      Теплая ладонь легла ему на плечо.

      – Николя̀, чего вы ждёте? Немедленно снимайте, пока насмерть не простудились!

      Он повернулся к ней спиной, натянул халат, с трудом попадая в рукава, (прежний хозяин был, по меньшей мере, вдвое упитаннее его), – стащил мокрые, противно липнущие к коже кальсоны. Торопливо запахнул полы, обернулся, и…

      Она закинула руки ему на шею и гибким движением опустилась на колени, потянув за собой. Теперь они были вплотную друг к другу. Запах её волос пьянил, сводил с ума. Ладони сами, без его участия, легли на спину, скользнули