Опыт нелюбви. Анна Берсенева

у него белые. А она смотрит – и так же ясно видит: черные. И объяснить ей, что она ошибается, невозможно.

      – А лепестки точно белые? – уточнила Кира.

      – Точно.

      – Значит, можно ей объяснить, – уверенно сказала Кира.

      – Нельзя, – так же уверенно возразила бабушка. – Ну как ты ей объяснишь, если у нее зрение по-другому настроено? Что для тебя белое, то для нее черное. Что для тебя крик, то для нее обычный разговор. И глаза ты ей свои не вставишь, и не переделаешь ее ни в чем. От таких, как она, надо просто держаться подальше.

      Тогда Кира все-таки не согласилась с бабушкой, да вообще-то и не поняла, о чем та говорит. Но вся дальнейшая жизнь в Кофельцах – и в тот год, и во все следующие – убедила ее в бабушкиной правоте незаметно, однако твердо.

      Ей было, например, жалко Кольку Ветчинкина, потому что он родился больным: выговаривал только самые простые слова, улыбался бессмысленной улыбкой и не умел даже читать. Но однажды она с удивлением поняла, что в деревне Кольку никто не жалеет, и никто не понимает даже, за что его можно жалеть, и сама тетя Валя не понимает тоже.

      Бабушка по этому поводу заметила:

      – Так ведь он ничем от них от всех не отличается. Что толку, что они умеют буквы складывать? Все равно их только ценники в магазине интересуют. А к тридцати годам мозги полностью пропьют – вообще никакой разницы с Колькой не будет.

      Бабушкины слова вызывали у Киры смущение. Такое разделение людей казалось ей презрительным и неприличным. Но вместе с тем она не могла не видеть, что разделение есть, что оно не глубокое даже, а коренное, сущностное, и как к нему ни относись, а существует оно объективно.

      Но в чем оно состоит, Кира не понимала, даже когда ей было уже не пять лет, а пятнадцать. Проще всего было, конечно, сказать, что черта проходит между деревней и городом. Это было очевидно, но именно потому вызывало у Киры недоверие: она не признавала простых ответов на сложные вопросы.

      Получить ответ одновременно и сложный, и точный можно было только у одного человека – у бабушки.

      – Разделение очень простое, – сказала та, когда Кира наконец подступилась к ней с вопросом. – Проходит по линии духа. Для одних людей ценности духа – действительно ценности, для других – непонятный сор, который либо не интересует, либо раздражает и вызывает желание его уничтожить. Красивый предмет – сломать, умного человека – унизить. Они даже внешне легко узнаются, эти люди: топорно сделаны. Я, кстати, подозреваю, что их предки произошли не от Адама.

      – А от кого? – с интересом спросила Кира.

      – Может быть, в самом деле от обезьяны. Во всяком случае, к тому моменту, когда Бог пять тысяч лет назад создал Адама по своему образу и подобию, какие-то человекообразные существа на Земле уже существовали. Швырялись камнями в зверей и выкапывали коренья палкой-копалкой. После неандертальца и кроманьонца – обрыв, никакого связующего звена. А потом вдруг начинается человек культуры. Обработка бронзы, архитектура, живопись… Любовь, я думаю, тоже только с Адамом и Евой появилась, прежним существам простого