Опыт нелюбви. Анна Берсенева

дурой, – было Кире непонятно. Что ж, следовало, наверное, в очередной раз признать, что ее знания о жизни и людях неполны.

      – И к тому же я не успела пиджак в химчистку сдать, – сказала Элина. – Придется на Сахалине сдавать.

      – Какой пиджак? – машинально спросила Кира.

      – Вот этот, что на мне. Я его в бутике на бульваре Пуассоньер купила. И он, видишь, вот здесь, где прошивка, вином залит. А в химчистку я перед отъездом опоздала. Теперь придется на Сахалине сдавать. Как ты думаешь, там у них химчистки есть?

      – Думаю, есть, – ответила Кира.

      Почему нельзя было надеть в поездку другой пиджак, она спрашивать не стала. У Элины явно имелись в жизни какие-то резоны, которых Кире все равно было не понять.

      – А в химчистку опоздала потому, что в парикмахерской целый день просидела, – сказала Элина.

      Хотя о причинах опоздания в химчистку Кира ее тоже не спрашивала.

      – Да? – неопределенно проговорила Кира.

      Ей все-таки казалось неудобным совсем никак не отзываться на этот поток сообщений.

      – Я там волосы развивала, – объяснила Элина.

      Тут даже Кира заинтересовалась. Как это – развивать волосы? Что они, дети?

      – Ну, в смысле, выпрямляла, – последовало очередное разъяснение. – Мне их приходится раз в неделю специальными щипцами выпрямлять. А то они у меня вьются, как шерсть у барана. Генотип, ничего не поделаешь.

      Генотип у нее был азиатский, но какой именно, было непонятно.

      – Я из Улан-Удэ, – в очередной раз не дожидаясь Кириных расспросов, сообщила она. – В Москве десять лет живу. Малую родину вспоминаю как кошмарный сон.

      «Сейчас начнет рассказывать почему», – с тоской подумала Кира.

      Но вместо рассказа о малой родине Элина вспомнила другое.

      – Ой, а знаешь, как мы недавно с подружкой в театр ходили! – воскликнула она.

      «Не знаю и знать не хочу!» – едва не простонала Кира.

      Но Элина уже рассказывала о своем замечательном походе.

      – Мы с ней опоздали. И не успели поесть. И она взяла с собой селедку.

      – Какую селедку? – оторопело спросила Кира.

      – Копченую. И когда свет погасили, то на коленях у себя ее развернула и стала чистить.

      – Это что, эпатаж такой? – недоверчиво проговорила Кира.

      – При чем здесь эпатаж? Она селедку любит как безумная. И как раз есть захотела. – Элина посмотрела с недоумением. – Что же ей было делать?

      Кира могла поклясться, что недоумение в ее взгляде было совершенно искренним.

      Как объяснить, что делать в случае голода человеку, который считает возможным чистить в театре селедку, Кира не понимала. Что вообще такое этот человек, она не понимала тем более. Списать эту святую простоту на азиатское происхождение было так же невозможно, как на эпатаж.

      Это такое сознание. Вот такое.

      Кира уже привыкла к тому, что немалое число человеческих поступков определяется только