Сестра. Юлия Галочкина

я веснушками, ворвалась в некогда коммунальную квартиру и без стеснения и ужимок объявила: «Теть Лиз, буду жить у вас. У отца баба новая».

      Три года назад умерла Лилина мама, и с тех пор любые попытки отца завязать новые отношения встречали яростный и неприкрытый протест. Правда, в этот раз Сергей был настроен решительно – влюбился, и позволил дочери уйти.

      Тетя Лиза, будучи сестрой Лилиного отца, удивительным образом походила на её покойную мать: та же мальчишеская стрижка, те же тревожные синие жилки под прозрачной кожей и невесомые движения тонких рук. Только голоса были разные: мамин густой и тёплый, теткин – звонкий, чирикающий.

      Тетя Лиза усадила племянницу за широкий, покрытый пёстрой скатертью стол, налила тарелку кислых щей со сметаной и вышла из кухни, деликатно притворив за собой дверь. Шагнула на балкон, утыканный красными и белыми геранями, вопросительно посмотрела на сына Ваню. Ванькино простое лицо, утратившее в последние годы нежность и поросшее светлой куцеватой бородой, по-детски засветилось улыбкой, мол, пусть остаётся, место есть. Постояла в задумчивости с минуту и вернулась к Лиле: «Чаю хочешь?».

      Лилька по-звериному вылизывала тарелку, точно несколько дней ходила голодная. Воровато глянула на тётку, не станет ли ругаться? Лизавета Алексеевна ничего не сказала, но внутренне брезгливо сжалась. Придвинула к девочке дымящуюся чашку.

      Вечером Лиля задремала в гостиной, плотно прижав к груди оборонительно скрещенные руки.

      – Будто закрывается от мира, – заметил Ванька матери, входя в уютно освещенную кухню и жестом поясняя свои слова.

      Лизавета Алексеевна коротко кивнула, усадила сына за стол, налила свежего чаю с душицей, достала вазочку с крекерами и мармеладом. Села напротив, стала смотреть зачарованно, подперев подбородок руками:

      – Сынок, какой ты у меня все-таки статный парень! Крепкий вырос, не то, что отец…

      – Весь в деда, – опередил Ванька, не дав матери договорить.

      Лизавета Алексеевна согласно покачала головой, улыбнулась своей предсказуемости.

      Семнадцать из восемнадцати лет Ваня прожил вдвоём с мамой. Когда он только родился, Лизавету Алексеевну захватила эйфория материнской любви. Всё своё слабое на вид, но сильное по сути существо она подчинила потребностям и желаниям бесценного мальчика: питала его своим телом, чутко откликалась на капризы и шалости, бесконечно ласкала, баюкала и развлекала. Усталость была ей неведома. Подружки недоверчиво удивлялись, откуда только силы берутся? Она лишь загадочно улыбалась.

      Муж Лизаветы Алексеевны поначалу пытался участвовать в жизни сына – робко и неумело. Малейшие же попытки пресекались тихим, но строгим «я сама», «мне лучше знать», «всё ты не так делаешь».

      В один из вечеров Ванин папа остался ночевать на диване в гостиной. Лизавета Алексеевна не смутилась, даже обрадовалась – на узкой кровати троим тесновато, а двоим в самый раз. Так и спали несколько месяцев по разным комнатам, а потом он не пришел ночевать домой. Врал что-то про последнюю электричку, про школьного друга, но Лизавета Алексеевна уже все знала, безошибочно чувствовала женским нутром. Через неделю состоялся разговор: муж уходил из семьи, где никому не был нужен, уходил к другой женщине, обещал исправно платить алименты… После разговора Лизавета Алексеевна долго плакала в туалете и сама до конца не знала, отчего она плачет. В тот же вечер зареклась замуж больше не ходить и жить для Ванечки, и за всё время ни разу не передумала и с намеченного пути не свернула. А бывший муж через пару месяцев снова женился и в скором времени повторно стал отцом. Ваньке звонил регулярно – дважды в год: тридцать первого декабря и в день рождения, алименты, как порядочный человек, платил исправно…

      Ванька рос здоровым, спокойным и очень смышленым. Казалось, по отцу не тосковал, отца ему заменил Алексей Алексеевич. Дед пристрастил внука к зарядке и холодному душу, посадил на велосипед и вложил в руку удочку, рассказал все про устройство автомобиля и, конечно, научил бы на нём кататься, если бы вьюжным февральским утром не умер от инфаркта. Лишь спустя годы Ванька понял, что главным, чему его научил деда Леша, было особенное отношение к матери. Ваня любил маму без свойственного детям эгоизма. Он заботился о ней, как мог и умел: за столом отдавал лучшие кусочки, по утрам готовил кофе, не досаждал плохими оценками и все проблемы в школе и во дворе решал единолично. Первые заработанные деньги тоже потратил на мать – купил ей новый телефон, и не потому что хотел казаться лучше, чем он есть, а потому что знал – в мамином аккумулятор ни к черту и на дисплее трещина.

      После вечернего чаепития, возвращаясь в свою комнату, Ванька на минуту задержался в гостиной. «Будто только что появившийся на свет жеребенок, – подумал он, с интересом разглядывая Лильку, – длинноногая и угловатая. Жеребенок без матери». Ванька не мог понять, откуда в этой девчонке такая сила, что примирила с утратой, дала возможность быть в мире дальше, пусть и в одиночку. Он вообще ничего не знал про Лильку, так как почти все время они жили в разных городах, в сотнях километров друг от