Убырлы кеше. Сергей Жоголь

      Сумерки сгущались медленно, за окошком крупными хлопьями валил мокрый ноябрьский снег. Настасья кусала губы, нервно царапала ладони и с тоской смотрела в окно. С улицы доносились хриплые мужские голоса и звонкий бабий смех. Ни сырость, ни сгущавшаяся темнота, похоже, нисколько не тревожили веселившихся под окошком людей. Праздновали свадьбу княжьего конюха Прошки и сенной девки Маланьи. Гуляли скромно, как и подобает княжьей дворне, но довольно шумно – прислуга в доме князя не отличалась излишней кротостью и смирением: дудели рожки, звенели бубенцы, кружились в хороводе людишки. Кто-то жевал ароматный калач, кто-то попивал медовуху из большой глиняной кружки; молодых то и дело обсыпали пшеном.

      Орали все… Причём орали так, что у Настасьи от возмущения чесались ладони.

      Обычно она поощряла подобные гулянья. Порой, даже несмотря на неодобрение отца, во время общего веселья она и сама была не прочь поплясать и попеть с дворней, но только не сегодня. Сегодня её раздражало всё, и причина тому была. От одной только мысли о том, что кому-то вдруг вздумалось жениться, Настасье становилось не по себе. Она дулась на отца, проклиная его за чрезмерную гордыню; ругала про себя отцову ключницу Лукерью за её нелепые утешения и непрерывное оханье; злилась на свою вездесущую и не особо расторопную прислужницу Глашку за её едкие намёки и глупые смешки. Сейчас Настасье просто хотелось выйти во двор и разогнать так не вовремя разгулявшуюся челядь, но она сдерживала себя как могла, стараясь не подать виду, что ей по-настоящему страшно.

      То, что конюх Прошка – губастый патлатый парень двадцати годов от роду – давно бегает за Маланькой, на княжьем дворе знали все. Ну бегает – и что с того? Потому-то, когда Прошка пришёл к князю с прошением отдать за него девку, тот долго не думал – разрешил. А чего, пускай его людишки в счастии живут! Им-то, холопам, можно, а вот ей… Не может княжья дочь замуж по любви идти. Её, как племенную кобылу, на смотрины свезут, в общее стадо поставят и решать будут, хороша иль нехороша. Не приглянется жениху – и ладно, а коль приглянется, так тут же под венец, даже её согласия не спросят.

      Сгущавшаяся темень нагнетала уныние и тоску, ложась на сердце тяжёлым камнем. Вот бы сейчас, мечтала Настасья, выбраться из этой душной комнатки, выбежать на крыльцо, спуститься с него и бежать, бежать, раскинув в стороны руки; бежать куда глядят глаза и ловить приоткрытым ртом пьянящий морозный воздух; наслаждаться тишиной и гордым величием подбирающейся, словно хищный зверь, зимы. Но это были мечты, а реальность давила, сжимала виски и нагнетала дурные мысли. Тётка Лукерья, Глашка и сам князь – все, конечно же, считали, что ей крупно повезло и теперь её жизнь изменится к лучшему, но сама Настасья была уверена: это не так.

      Накануне вечером заявились к ним на двор верховые – двое, оружные, разодетые, хотя и в запылённых одёжах. Оказались гонцами царёвыми, да с грамоткой. А в той грамотке сказано, что велено княжне Настасье Горчаковой явиться ко дню Великомученицы Варвары в столицу ко двору на невестины смотрины. Что сие повеление царское означает, в доме князя знали все.

      Князь Тихон, услыхав новость такую, аж прослезился:

      – Вот радость-то! А что, если и впрямь…

      – Никуда не поеду! – тут же насупилась Настасья.

      Князь покачал головой:

      – Раз уж зовут тебя, доченька, – будь уж добра, не упрямься! Поезжай, голубушка, а мы помолимся, чтобы царь Иван на тебя глаз положил да в жёны взял.

      – Слыхала я про те смотрины! Свезут девок со всей Руси – так они друг на дружку змеями шипят, глазищами зыркают; а царя увидят – так тут же глазки в пол, смиренье и покорность кажут, аки херувимы! Всякая норовит царю приглянуться да на трон влезть. А я по любви замуж хочу. А царь что?.. Он же злой как чёрт, да к тому же старик! Лукерья вон сказывала, что наш государь уж шестую жену себе ищет. Прежние пять недолго при троне красовались да во здравии прибывали. Двух жён тех бояре ядом потравили, двух других царь велел в монахини постричь, а одну аж в реке утопил.

      Однако князь Тихон лишь махнул рукой:

      – Те жёны царёвы, видать, небольшого ума были – не сумели государя ублажить-умаслить, – а ты у нас вон какая смышлёная! Ежели не станешь на рожон переть, так ведь из тебя такая царица может выйти! С царём породниться – не просто честь, а честь великая! Эх, заживём!

      Настасья, недолго думая, упала на колени, обхватив отцовы ноги, и заголосила:

      – Пожалей, батюшка! Не губи, родимый!

      Но это не помогло – отец упрямо стоял на своём:

      – Поедешь, и не смей мне боле перечить!

      Настасья тут же вскочила и выкрикнула:

      – Сказала «не поеду» – стало быть, не поеду, а приневолишь – из дому сбегу!

      Князь Тихон от дерзости такой аж засопел, раскраснелся как варёный рак и не сразу нашёл, что ответить. Настасья же, не дожидаясь ответа, выбежала в сени.

      – Я тебе сбегу! Я тебе так сбегу, что мало не покажется! – наконец-то прокричал ей вслед князь Тихон.

      После