Вакханки в серебре. Готические стихотворения. Яков Есепкин

озочки червовые сплелись

      На чермных полотенцах юбилейных.

      Распятие поправший Иисус

      Явился из темничного подвала,

      Волошковый венец усеял гнус,

      Сквозь черен каждый змейка проползала.

      И разве не ко Господу леса

      Дощатые чрез очи возвивалисъ,

      И разве не теряли голоса,

      Во вретищах цари не предавались?

      В лазоревой протлели купине

      Юродивые, ставшие изветом.

      Пусть нощно возрыдают обо мне

      Муравушка-плакун со горицветом.

      Зело пустое ль небо точит пляс

      Цесарок над умолкшей окариной,

      Плач мира сердце славское потряс,

      Гортань ожгло погостной крестовиной.

      Замкнул сон вежд тяжелых навсегда

      Соль слез и юровые небосклоны,

      Меж уст сиротских мертвая вода

      Стоит, сребрясь пред ликом Персефоны.

      Пред ней кровавокудрый лицеист

      И достохвальный Дант, в жемчужной течи

      Кружится имманентный сребролист.

      Не воскрешая и загробной речи.

      Огромный, чернорадужный букет,

      Как в кактусе, в душе навек раскрылся,

      Но вырвался один цветок на свет,

      Ночным огнем он тотчас осветился.

      Возлюбленные чада отпоют

      Призорам христарадно славословья,

      Им венчики точащие скуют

      Апостольские темные сословья.

      Ах, краски смерть размыла до костей,

      Хранимы ли слова эдемской силой,

      И Господь сам не ведал сих страстей,

      Склоняясь над сыновнею могилой.

      Смотри, за Богом гончие летят,

      Волочатся вослед им живодеры,

      У смертушки из персти всё хотят

      Достати четверговые поборы.

      Замученные крики приглушив,

      Из твердых гробов молча мы вставали

      И ангельский лелеяли пошив,

      И каверные чарки выпивали.

      Родные воздымали на Звезду

      Слезами изукрашенные лики,

      И Боже в самом нищенском роду

      Изыскивал всецарские языки.

II

      Я к зеркалу боялся перед смертью

      Приблизиться: тогда бы мертвый взор,

      Мираж разъяв, золоченною твердью

      Прожег очей живых огнеупор.

      Червлены ль эти гробные веревки,

      Черны ль, зерцало-брутто их взовьет,

      Елико смерти нашей полукровки

      Алкают, аще в серебре киот.

      И чем утешить призраку живущих,

      Удел его – молчание, печать

      Для уст, к небесным царствиям зовущих,

      Готова, стоит истинно молчать.

      Нам ангелы Господние ни слова

      Здесь молвить не велят, молчи, пиит,

      Пусть жизни лихосорная полова

      Над лотосами царственно горит.

      Пускай одни алеющие маки

      Апостолы взирают, невода

      Полные выбирая, нежат зраки,

      Богата рыбой мертвая вода.

      Рыбачить здесь и можно, а притронный

      Коллегиум божественных теней

      Решит, кому речи, кому уронный

      Рейнвейн алкать и красных ждать коней.

      Живым одне лишь мраморники, зренье

      Их слабо, разве гений отличить

      Способен адоцветное горенье

      И столпников бессмертью научить.

      Нельзя венец терновием упрочить,

      Молчи, молчи, доколе сам живой

      И в мертвых только значен, муз порочить

      К чему, нам возместят Эдем с лихвой.

      Тот контур, угль чернивший ломким светом,

      Годами отражался, вообще

      Чтоб не пропасть, чтоб зреть на свете этом

      Сосуд Пандоры в лазерном луче.

      «Только пепел превыше золы…»

      Только пепел превыше золы,

      В нети нас позовут отобедать,

      Хлебоимно содвинут столы —

      Царских яств должно всяку отведать.

      Бледноогненной солью рядно

      Изукрасив, орут зазывалы,

      В наших веждах высотных давно

      Отражаются разве подвалы.

      Ничего боле не ужаснет,

      Чем