Детство сорок девять (сборник). Людмила Улицкая

может, на дороге найдешь, – посоветовала темнолицая женщина из очереди.

      – Как же, найдешь, – фыркнул одноглазый старик.

      – Не задерживайтесь, чего зря болтать! Эй, девочка, отойди в сторону! – сказал кто-то третий.

      Две сгорбленные девочки, по-деревенски замотанные платками, пошли в сторону дома, разгребая ногами кучи перемешанных со снегом и сумраком листьев, нагибались и рыли побелевшими пальцами в хрустящих водоворотах. Старшая горестно, по-взрослому, причитала:

      – Горе ты мое! Что теперя с нами будет! Прогонит она нас, и куда мы пойдем!

      Ольга, опустив вниз углы своего треугольного рта, вторила сестре:

      – Куда пойдем…

      Стемнело. Укрывши плечи мешком, они медленно брели к дому. Умненькая Дуся все думала, что бы такое сказать Ипатьевой, чтобы она их не прибила или, хуже того, не прогнала… Украли? Или отняли? Или еще чего? Сказать «потеряла» казалось ей совсем невозможным.

      Ольга всхлипывала. Они подошли к повороту, остановились, собираясь перейти дорогу: деревенская робость перед машинами все еще оставалась в Дусе. Навстречу им несся грузовик, освещая фарами бежавший перед ним раскосый кусок брусчатки. Девочки стояли. Машина, не сбавляя ходу, резко повернула, под фонарем сверкнул бело-голубым сиянием ее груз – высоко вздыбившаяся над бортом капуста. Машина вильнула возле них, рванулась и поехала мимо, сбросив к их ногам два огромных кочана. Они крякнули, стукнувшись о дорогу. Один распался надвое, второй покатился, слегка подпрыгивая, прямо к ногам Ольги.

      Они посмотрели друг на дружку – два светло-голубых изумленных глаза смотрели в другие, точно такие же. Сняли с плеч мешок, которым укрывались, сунули в него цельный кочан и тот, что распался. Дуся не могла взвалить на плечи мешок – был слишком тяжел. Они взялись за углы мешка. Вострая Дуся подложила под него картонку и они поволокли его…

      Ипатьевой дома не было. Она сидела у подружки Кротовой, плакала, утирая слезы кривым ситцевым лоскутом:

      – Шура, подумай, ведь два раза к ларьку бегала… Пропали, пропали девчоночки мои… Цыгане свели или кто…

      – Да найдутся, кому они нужны-то? Сама подумай! – утешала ее Кротова.

      – Девчоночки-то какие были! Золотые, ласковые… Как же они без меня? А я-то, я-то как без них? – убивалась Ипатьева, комкая промокшую тряпочку.

      А девочки в темноте выложили на стол капусту, сели, не раздеваясь, на стул и ждали…

      Восковая уточка

      Чаще всего – чуть не каждое воскресенье – старый Родион появлялся летом. Он шел всегда рядом с тележкой, которую везла большая костлявая лошадь. Остановившись посреди двора, он кричал громким голосом:

      – Старье-берем!

      Это «старье-берем» было вроде припева, потому что он еще длинно выпевал:

      – Кости, тряпки, бумага, старая посуда, все берем!

      Первыми его окружали ребята.

      В задней части тележки горой лежало старье – мятая самоварная труба, остатки сапог, даже консервными банками