Манон, танцовщица. Антуан де Сент-Экзюпери

он человек-невидимка, руки, которые подают ликеры, никого не тревожа. Но она увидела метрдотеля:

      – Они меня мучают.

      Но метрдотеля это не касается. Он вежливо затворяет за ними дверь.

      «Какая красная у меня щека…» Она смотрится в зеркальце, и у нее текут слезы. Потом она пудрит красную щеку.

      Три посетителя за другим столиком смотрят на нее с сочувствием.

      Он поправляет манжет. Рука белая-белая. «Точь-в-точь молочный поросенок», – приходит ей в голову. Что же, идти с ним? Да ни за что!

      – Я сейчас вернусь…

      Сбежала. Ох, какое облегчение! Улица… Ночной холод. Люблю холод!..

      – Ну, как? Хорошо поужинали?

      – Да, Сюзанна, но… Я сбежала.

      – Да-а, это на тебя похоже!.. Но ты не права!

      Ночь только началась, а Манон оставило мужество. Ночь… тяжелая ночь…

      – Я так к тебе привыкла, Сюзанна, но я тебя не люблю. Тебя ничем не проймешь, ты толстокожая. Говоришь мужчинам, что твое ремесло тебе опротивело, потому что им нравится спать с чувствительной лапочкой, но от души расхохочешься, если тебя пощекотать. И поддержка тебе не нужна, тебя ничто не колышет. Тебе повезло, а вот я все думаю, думаю.

      – О чем же?

      – Обо всем, Сюзанна… И знаешь, я тебя все-таки очень люблю…

* * *

      Манон поглаживает чемоданы, они кожаные, с металлическими уголками. Надежность уголков укрепляет ее веру в жизнь. Манон восхищают и туго свернутые пледы, пушистые, мягкие, шерстяные, сколько в них тепла! Да, похоже, можно прочно укорениться в жизни.

      – Держи билеты, Манон.

      Как все стало легко. Портье, грумы, слуги расчищают перед вами день. Расчистили и приподняли фуражки.

      В светлом купе стоят чемоданы, на перроне полно народу, но ты-то знаешь, что живешь уже в другом измерении. Поезд сейчас тронется, мягко, без толчка, и уплывет от толпы, фонарей, от прошлого. И все станет чистым, чистым…

      – Ты замечтался, крепыш? О чем?

      Он задумался о багаже, о чем еще и думать, как не о чемоданах, сначала их приходится считать, потом за ними присматривать.

      Скорый скользит в ночной тьме, будто рельсы смазаны маслом.

      – Хочешь, погашу свет?

      До чего же луна сегодня яркая… Подплывает поляна, поворачивается, уплывает. Еще поляна… Еще… Нанизываются одна за другой деревни. Холм, будто облако, закрыл одну из них. Покачиваются башни, колокольни, и вот крушение – утонули за крутой спиной холма…

      Он смотрит на нее.

      – За что ты меня любишь, Манон?

      – Не знаю…

      Лунный луч осветил его лицо, побежали тени, он больше не из плоти и крови, он из мыслей.

      – Моя маленькая прилежная девочка…

      Манон улыбается. «За что я его люблю? Вот я говорила: мужчины…» Она размышляет о мужчинах. Но он, он совсем другой. С ним это не ремесло. «И к тому же он богатый. Но на богатство мне наплевать!»

      Манон не права: когда боязливо оглядываешься на цены, следишь за выражением лица, за рукой, за кошельком, некогда быть женщиной. Невозможно быть женщиной, когда мужчину грызет забота о завтрашнем дне.

      «Зато