Носочки-колготочки. Наринэ Абгарян

насквозь, слева – переезд с усатой теткой, машущей прощально флажком каждому поезду, справа – соседские козы Маня и Саня, пёстрые и бодучие поедательницы васильков, ромашек, промасленных газетных обрывков, сверху – небо, синее синего, внизу – земля, щебёнка, подорожник, четыре болтающиеся сандалии, муравьиная дорожка, надкушенная груша и бутылочные осколки.

      – Ты своим сказала?

      – Ещё чего. А ты своим?

      – Я записку написала.

      – Ну и дурища. Ей-божечки, дурища! И зачем я с тобой связалась?

      – Сама дурища. Я её спрятала в шубу, в карман.

      За рельсами оплывает – как кремовая башенка на торте – здание вокзала. Там в буфете тёплый «Буратино» и набитые белым холодом вафельные стаканчики, липкие перила, очереди в кассы с недостижимо высокими окошками, хлопающие двери, бесхозная собака Шнырик, и кто-то обязательно ест пупырчатую куриную ногу, а кто-то спит, страшно смяв лицо в сгибе руки.

      – У тебя сколько?

      – Рубль двадцать пять. А у тебя?

      – Целых два.

      – Думаешь, нам хватит?

      – Ну что ты дёргаешься? Испугалась – так и скажи.

      – И ничего не испугалась. А вдруг там контролёр?

      – А мы скажем – родители пошли в соседний вагон к знакомым.

      – А вдруг там милиционер?

      – Ну и что, мы же не пьяницы и не воры какие-нибудь.

      – А вдруг там… Вдруг там цыганы с мешком?

      – Цыганы днём не заберут, что они, придурошные?

      – А вдруг там хулиганы?

      – Хулиганы в дизелях не ездят.

      Проползает длинный товарняк, погромыхивая цистернами с чем-то опасным, гудя, проезжает дрезина. Семафоры смаргивают с жёлтого на красный. Прибывает мариупольский, потом – минский, в окнах скучные лица, плещутся занавески, стоянка десять минут, дядьки в шлёпках бегут за пивом, им командуют вслед – семачек купи, мужчина; местные старушки в цветастых халатах продают пирожки, бумажные, в красных и чёрных подтеках кульки с паречкой и черникой, молодую картошку, пучеглазых чебурашек с шерстяными влажными ушами и духи «Ароматы полей». Отбывает минский, прибывает сочинский.

      – А скажи ещё раз, как мы поедем.

      – Я сто раз говорила уже – дизелем!

      – И что?

      – И всё. Сначала до Будо-Кошелёва, потом до Гомеля, а потом уже Африка.

      – А дедушка говорил, они только до Гомеля идут.

      – Это обычные – до Гомеля. А наш – до Африки. Главное, его не пропустить.

      Сочинский отбывает, тяжело виляя хвостом. На переезде поднимается шлагбаум, и усатая тётка уходит в свою будку пить чай, не выпуская из рук жёлтый флажок. Небо бледнеет – как будто его штрихуют белым мягким карандашом. На колено садится божья коровка. С улицы, где за заборами пионы, помидоры, брезентовый гамак и фантиком от ириски заложенная книжка, кому-то кричат: «Юлька, обедать, суп стынет!»

      – Твоя бабушка.

      – Да слышу я!

      – Ну, так что, пойдём?

      – Пойдём.

      Они отлепляются от скамейки, обходят опасных коз, крапиву и канаву с остатками вчерашнего