Побег Латюда / Une evasion de Latude. Жорж Куртелин

оде. Справа – спальное место, состоящее всего лишь из тюфяка и валика. Поднятый занавес открывает пустую сцену. Внезапно в оркестре звучит тремоло. Внизу раздаются глухие удары. Приподнимается плита – и появляется замызганное лицо и взлохмаченная шевелюра незадачливого Латюда.

      Сцена первая

      ЛАТЮД. Никого?

      Осматривается.

      Никого!

      Он подтягивается на руках и пробирается в камеру.

      Я – Лате, у меня тридцать пять лет заключения.

      После паузы продолжает:

      Э… То есть я – Латюд, у меня тридцать пять лет злоключения, э… переключения, пардон!.. Чёрт, не могу подобрать слова. Это из-за недостатка кислорода. Тот, кто заставляет меня гнить на мокрой тюремной соломе, – помпадуровая грязь! Если когда-нибудь… Но терпение! Терпение! Час близок!

      Торжественно:

      Вот камера, в которой виконт де Домисольдо, такая же жертва, как и я, ненависти фаворитки, стонал на протяжении стольких лет; а вот постель, на которой этот достойный старец испустил вчера последний вздох.

      Он приподнимает свой картуз.

      Привет тебе, приют непорочный и чистый! Вот те на, как здесь пахнет затхлостью.

      Он идёт к оконцу и открывает его, потом возвращается на авансцену.

      Итак, господин де Домисольдо сыграл в ящик – и начальство вознамерилось отправить его тюфяк на кардную машину. Это натолкнуло меня на одну мысль. Я извлёк часть шерсти, избавился от неё следующим образом (показывает, как он её сожрал,) и сейчас собираюсь занять его место. Как только я оказываюсь в тюфяке, что я делаю потом? Я натягиваю на себя ткань и зашиваю внутри. Приходят чесальщики, которые ничего не замечают, и простодушно укладывают меня перед тюремной дверью. Это очень хорошо. Я вытаскиваю нож, разрезаю ткань тюфяка, укокошиваю чесальщиков, после чего – вперёд, на свежий воздух! Это исключительно ловко придумано.

      – Но скажите мне, друг мой, вы, стало быть, запаслись ниткой, иголкой и ножом?

      Тсс!

      Таинственно:

      Я сам придумал всё это движимое имущество. Нож я соорудил из косточки от отбивной, иголку – из косточки мерлана, а нитку… Не догадываетесь? Нет, попробуйте угадать, ну-ка! Из говядины! Каждый день в течение тридцати пяти лет я брал из своей порции кусочек волокна подбедёрка, который я тщательно прятал в ладони, а потом добавлял к общей массе. И вот результат (вытаскивает из кармана клубок коричневого цвета)… это означает свободу! Ах! Изобретательность заключённых превосходит всякое разумение!.. Что-то я совсем заболтался. Который сейчас час?

      Он смотрит в оконце.

      На солнце в точности одиннадцать часов сорок четыре минуты, через четверть часа оба мои парня будут здесь. Два чесальщика и ровно четверть часа – это получается три четверти часа, время ещё есть.

      Он идёт к тюфяку и вспарывает его.

      Задыхаясь:

      Чёрт побери! Какая пылища! Только бы ни чихнуть!

      Он ныряет в тюфяк, ногами вперёд, потом его закрывает и зашивает на себе в соответствии со своим планом. Проходит время. Снаружи тюремные часы бьют полдень. Вновь звучит оркестровое тремоло. Скрежет поворачиваемого ключа. Открывается дверь. Появляются два чесальщика.

      Сцена вторая

      Чесальщики, спрятавшийся Латюд.

      ПЕРВЫЙ ЧЕСАЛЬЩИК

      Вот объект. За дело, приятель! И поэнергичней! (День темнеет. Слышны раскаты грома, надвигается гроза.) Чёрт! Погода портится.

      ВТОРОЙ ЧЕСАЛЬЩИК

      Да, приятель, скоро будет гроза. Бедный чесальщик больше любого другого незащищён от непогоды.

      ПЕРВЫЙ ЧЕСАЛЬЩИК

      Ты говоришь правду, но довольно болтовни. Пофилософствуешь в другой раз. Зажигай! Зажигай!

      ВТОРОЙ ЧЕСАЛЬЩИК

      Потерпи немного.

      Мужчины подходят к тюфяку, в который зарылся Латюд, и приподнимают его за углы. Появляется облачко пыли.

      ВТОРОЙ ЧЕСАЛЬЩИК (надрываясь в кашле)

      Пчхи! Пчхи! Пчхи!

      ПЕРВЫЙ ЧЕСАЛЬЩИК (следует его примеру)

      Эй там! Эй там! Вот чёртово логово паразитов, которое не грешит избытком сырости. Если здесь вырастут грибы, я согласен бросить пить.

      ВТОРОЙ ЧЕСАЛЬЩИК

      У меня язык шершавый, как тёрка для сыра, стоит только открыть рот.

      ПЕРВЫЙ ЧЕСАЛЬЩИК

      Чёрт бы побрал твой язык, неисправимый болтун! Вместо того, чтобы упорствовать в своих глупостях, не сходить ли лучше за двумя крепкими палками – дубовыми или кленовыми, которыми мы будем колотить этот тюфяк так, что в нём пыли останется не больше, чем в тебе здравого смысла?