Плохие кошки. Отсутствует

ал снег, и всего пять часов назад я смотрела на слякотную серую землю, а теперь вижу сияющее ночное шоссе, глупые пальмы, слышу темное море и болтовню иноязычных таксистов в эфире. Важно также отметить, что, бросив вещи в своем временном доме, я сменила теплые бархатные штаны на розовое платье и серый легкий плащ с огромным капюшоном, надела сандалики и пошла добывать все необходимое для жизни – местные деньги, пол-литра свежего гранатового сока, пакетики с мятным чаем и крем конечно же.

      И обязательно нужно упомянуть ликование, кипящее в северном теле, которому внезапно отменили приговор к пятимесячной зиме (хотя его на самом деле всего лишь отсрочили на пару недель, но тело ничего не соображает и не предугадывает).

      И со всем этим я оказалась на пороге лавочки с недвусмысленным ассортиментом и страшно обрадовалась, когда девушка за кассой крикнула с порога: «А ну, пошла отсюда!»

      – О, вы говорите по-русски, замечательно!

      – Ой, простите, простите, это я не вам, кошке! Она целый день сюда лезет, извините!

      – Ничего, я видела.

      Я в самом деле заметила белую кошечку, которая с естественным видом зашла в дверь, не таясь и не смущаясь, будто точно знала, какая из баночек ей нужна. Даже завидно, я-то совсем растерялась в незнакомых марках. К счастью, девушка, несмотря на сомнительное приветствие, была любезна и нашла для меня что-то не слишком жирное и душистое.

      А потом, потом город раскрывался, легко отдавал и недорого продавал свои радости, солнце, море и мельчайший, смертельно опасный для айфона и фотоаппарата песок, будто специально созданный для того, чтобы люди больше смотрели и видели, а не щёлкали бездумно камерами, не рассылали эсэмэсок и не обновляли статусов в социальных сетях.

      И в каждой точке города, стоило повернуть голову, я замечала рыжий, белый, черный, серый или вовсе неопределенного цвета силуэт с напряженным хвостом и внимательными ушами, надзирающий за миром, контролирующий пространство или абсолютно безразличный. Даже в кафе, где я по вечерам заказывала пирог take away, эмблемой была кошечка, точней, полкошки, лучшая ее половина, с головой и передними лапками.

      Казалось, они сопровождают каждое мое переживание на этой земле, хотя в момент принятия самого важного решения никого из них поблизости не было. Это случилось в пустыне, когда я стояла на романтическом обрыве и смотрела на Мертвое море и лежащую за ним Иорданию. Пустыня была каменистой и золотой, море голубым, а тот берег розовым, и, глядя на эту колористическую непристойность, я отчетливо поняла: «Хочу здесь зимовать». Не именно здесь, но в этой стране в милосердный климатический период, когда нет жары. Определившись с желанием, я подумала, что нужно будет купить лотерейный билет – иного способа достать необходимые деньги я не знала.

      Потом был Иерусалим, место абсолютного спокойствия. Хотя немного его опасаюсь – он вынимает из тебя кусок души и замещает собою, а зачем мне еврейский город внутри, это вредит моей национальной самоидентификации, разбирайся потом, «откуда у парня испанская грусть» и зачем я туда рвусь. А это не я рвусь, это он к себе возвращается. По крайней мере, когда автобус ввозил меня в Иерусалим снова, я именно так почувствовала – «я возвращаюсь». Но только в гости, на денек-другой, а жить там не следует еще и потому, что в городе (очень стараюсь обойтись без пошлости и не писать с большой буквы) ко мне быстро приходит широко рекомендуемая популярной психологией ясность. Как это они пишут? «Определи, чего ты хочешь на самом деле», «пойми, что для тебя действительно важно». Очень быстро я узнаю, чего желает душа моя (и это не ласковое обращение к актуальному мужчине, как обычно), узнаю и успокаиваюсь, и много чего еще со мной происходит правильного. Да вот только наступившая ясность вредит сиюминутному целеполаганию, мешает, когда приходит пора лететь в Москву и снова быстро и много работать на конкретные результаты, а ты уже смотришь чуть выше и дальше прежних ориентиров. И не то чтобы просветлилась, это вряд ли, но «мне тебя уже не надо», мне этого и того уже не надо, изменился ритм крови, и нужно, оказывается, все другое, несовместимое с прежней жизнью, разве что платье я бы купила еще одно такое же, как износила там. Но только где его теперь взять, прошлогодняя летняя коллекция канула глубже, чем в Лету, – вышла из моды и больше не продается.

      И притягательность его меня тревожит, я теперь существую относительно города, точно как пара котиков, живущих в одной квартире, существует относительно друг друга – что бы они ни делали, один располагается в пространстве, имея в виду второго, постоянно соблюдая какую-то сложную симметрию тел, ушей, точек обзора, выражений спин. И где бы я ни находилась, я всегда на определенном расстоянии от Иерусалима. И еще за чувство безопасности его боюсь: ведь оно не может быть подлинным здесь, в центре национальных, религиозных, территориальных и каких-то там еще мордобоев. А поди ж ты, будто вечности до краев налили, такая ровность сердца настает.

      Правда, не сразу. Сначала, как дура, рыдаешь у Стены Плача – у чужих, не для тебя сложенных камней, не имея кровного повода обливать их слезами, не зная даже особого горя, омываешь половину жизни, сначала горькой водой, потом соленой, потом сладкой, а в конце и вовсе пресной.

      А