Вампитеры, фома и гранфаллоны. Курт Воннегут

полезным увлекать и развлекать своих читателей.

      Да, Фукидид был опытным учителем. Ему не хотелось, чтобы ученики клевали носом над его правдивыми историями, а потому, рассказывая их, он прибегал к помощи поразительно человечного языка, и они легко запоминались.

      Фукидидом следует восхищаться за его стремление стать полезным, за то, что он старался быть хорошим гражданином. Те из моих современников, кто пишет или учит исходя из подобных принципов, также достойны всяческой похвалы. Поэтому я симпатизирую Хантеру Томпсону, например, как и пишу об этом в рецензии, включив ее в эту книгу.

      Принадлежу ли я к «новым журналистам»? Наверное, да. В книге есть кое-что от данной манеры письма – там, где я повествую о Республике Биафра или о конвенции Республиканской партии в 1972 году. Все это написано в свободном стиле, с долей субъективности.

      Но больше на такого рода тексты меня не соблазнить. Раньше я еще колебался, но теперь твердо убежден, что литература вымысла – гораздо более правдивый способ излагать истину, чем «новый журнализм». Или, если сказать иначе, лучший вид «нового журнализма» – фикциональная литература.

      Любой художник – репортер. Но «новый журналист» не в состоянии сообщить или показать своему читателю столько же, сколько способен сообщить или показать писатель, использующий в качестве инструмента художественный вымысел.

      Есть много таких мест, куда первому путь закрыт, в то время как второй может повести своего читателя куда угодно, даже на Юпитер – в том случае, если там есть нечто, что следует увидеть.

      Но в любом случае, и это принципиальный момент, усвоенный мною в Американской академии искусств и литературы: главное не то, говоришь ты правду ли нет. Главное – производишь ли ты впечатление честного человека.

      Размышляя о журналистике и литературе, я вспомнил, как много лет назад, во время урока по физике на первом курсе Корнелльского университета, стал свидетелем демонстрации различий между шумом и мелодией (в любом американском университете физика на первом курсе – самый адекватный предмет). Профессор взял небольшую деревянную пластинку длиной с армейский штык и с силой швырнул о стену класса, сделанную из шлакоблоков.

      – Это шум, – прокомментировал он возникший звук.

      Затем он взял еще семь примерно таких же пластин и принялся быстро бросать их об стену – так, как бросают метательные ножи. И пластинки, ударяясь о препятствие, сыграли первую фразу песенки «У Мэри был барашек белый». Я был очарован.

      – Это мелодия, – пояснил профессор.

      Так вот: литература вымысла – мелодия, а журналистика – старая или новая – всего лишь шум.

      Еще этот профессор читал лекцию о равновесии. В классе стоял ряд шкафчиков высотой по пояс и длиной футов двадцать, из-за которого профессор и говорил, при этом к его пальцу был привязан шнурок, и он, объясняя про равновесие, постоянно дергал за