Музей революции. Александр Архангельский

и расширялась, и все обиды были ерундой.

      Так он заработал юношескую астму. И научился пространственно мыслить. Один занимает позицию здесь… другие столпились у края… все понятно, обойдем их с тыла и нагрянем.

      Ройтман стал похаживать вокруг музейчика, губы растянулись до ушей.

      – Это мне?

      – Вам, – ответил счастливый Юлик.

      – А вот это кто – я?

      – Вы.

      – И это?

      – И это.

      – Похож. Ну, ребята-октябрята, удружили. Даже настроение улучшилось.

      – А чего ж оно плохое? Неприятности? – поинтересовался Павел.

      Юлик и Абов натужно смолчали. Они стояли рядом, полуотвернувшись, как магниты с одинаковыми полюсами.

      Ройтман напряженно посмотрел на хлипкого историка: он это что, всерьез? Светлые, неряшливо обстриженные волосы, клочковатая веселая бородка. Профессорские узкие очки, прямоугольные, без оправы; кожа смуглая, угристая, немного вялая, под глазами черняки. Выражение лица задорное и нервное; походка прыгающая, птичья; напоминает нахального гномика. Чужой, но все-таки не лох, соображает. И, кстати, может пригодиться – в новом деле. Ладно уж, отвечу тебе, гном.

      – Как тебе сказать. Если ты в бизнесе, у тебя всегда неприятности. Либо маленькие, либо большие.

      Михаил Михаилович потемнел лицом, как будто отравился раздражением.

      – Ладно, давайте не будем о грустном. – И хлопнул в ладоши. – Несите!

      Зазвенели серебряные покровцы; божественно сияющие официанты парили в воздухе. Ройтман снова оттаял, сам заговорил о наболевшем. О том, чем будет заниматься после. Конечно же, о главном – ни полслова, ни ползвука, никто не должен знать заранее, иначе инфа утечет – пиши пропало. Но про боковички пожалуйста, не жалко; тоже очень интересное занятие.

      Он обращался исключительно к Павлу.

      – Что человеку надо? Есть-пить, размножаться, строиться, болеть и умирать. Все остальное может поменяться. А это навсегда. Давай поэтому о колбасе поговорим. Страшная в стране у нас нехватка свинины, ты сам подумай. – Суп он ел прихлюпывая, жадно. – Я в премиальную колбасу кладу парное мясо, а в остальную размороз. А ведь не должен. Против технологии. И кадров нет. Нет свиней и нет людей, остального-то добра хватает.

      Взгляд бога снова оживился; голос звучал энергично. Его невероятно увлекала перспектива комбината, он рассказывал, как вел экскурсию. Вдруг Ройтман будто подавился, мышцы лица распустились, и он опять безжизненно провис, превратился в вялого и ласкового истукана.

      – Вот что, ребята… Думал, думал, пока говорил… Абов, наверное, прав. Не надо лучше рисковать. Доводите музей до кондиции. Пусть там Хозяин засветится, я его, дескать, благодарю сердечно за решение, и поставьте англикосов на финал.

      – А какое решение он принимает? – спросил Павел.

      – Да какая разница. Сидит, кивает с умным видом, а я прогнулся, делаю доклад.

      – О чем доклад?

      – Слушай,