Жаба. Александр Феликсович Борун

чал надо мной издеваться. Он говорит, что хочет сделать из меня настоящего мужчину, но я ему не верю. То он устраивает поход за походом, то, когда я только-только начал за ним поспевать, бросает их совсем… Хотя насчет настоящего мужчины я и до того не верил.

      Он и сам-то какой-то ненастоящий. Высокий, худой как скелет. И лицом похож на скелет, так череп кожей обтянут. Только возле рта и на лбу застывшие складки кожи, которые, если бы не были такими неподвижными, обозначали бы улыбку, а так выражение лица только ещё более никакое делается. Шагает себе вверх по камням как по ровному месту, равномерно переставляя ноги, с болтающимися руками. Жутко холодный ветер рвёт его чёрное одеяние, а он его не замечает, словно у него кости из свинца. И не только кости. Его лицо какого-то серого цвета, совершенно неподвижное, тоже вполне могло бы быть из свинца. Только когда он говорит, чуть приоткрывается щель рта, и всё. Правда, если бы, например, Мастер Скала, если бы oн, конечно, и вправду был, отливал дядю из свинца, непонятно, как он мог бы выбрать такое неприятное выражение для его лица.. И душа у него свинцовая – если вообще есть. Нет, дядя Рибд мне никогда не нравился. Хотя мне всегда казалось, что для меня же было бы лучше изображать это, но я не могу себя заставить. Я могу быть только вежливым. Я бы, может, был иногда и невежливым, но я его боюсь. Впрочем, если бы я его поцеловал, он бы удивился, возмутился, и наказал бы меня, наверное.

      Тётя Мея – совсем другое дело. Она хоть иногда на вопросы отвечает. Правда, она не знает, сколько я ещё и подслушиваю. Как-то я подслушал, как дядя Рибд выговаривал ей за то, что она рискует ко мне привязаться душой. Кажется, ей это тоже казалось очень опасным. Почему? Об этом я стараюсь не думать. Они иногда так страшно говорят обо мне между собой какими-то зловещими намёками, так что лучше бы и не слышать.

      Но и полезного можно услышать много. Вот, например, предсказания. Удивительно, как мало нужно знать про что-то происходящее, чтобы правильно предсказать, чем дело кончится, чем сердце успокоится. Про сегодняшний поход я для себя уже вычислил. Дело кончится тем, что ветка, разветвившаяся надвое, срастётся, рукава реки сольются, и на оставшемся острове сердце успокоится – если он всплывёт… И вот так всегда с пророчествами. Они всегда оказываются верными, только вот понять их можно только тогда, когда они уже исполнились. А дядя и тётя меня не учат.

      В книгах у детей бывают папа и мама, а у кого нет, тот бедный, у него мало еды и одежды, и все плохие и обижают его. У меня не так. Иногда я даже надеюсь потихоньку, что дядя Рибд и тётя Мея – это на самом деле папа и мама, но они пока притворяются, что это не они, чтобы лучше меня воспитывать, а если я себя буду правильно вести, они всё расскажут. Особенно про тётю надеюсь. Сперва, когда я был маленький, я даже хотел вырасти и жениться на ней. Особенно, помню, мне нравилось, что у неё длинные чёрные шелковистые волосы. Теперь-то я не обращаю внимания на такие мелочи. Но если в конце концов окажется, что они только опекуны (так это называется в книжках), и если нам суждено расстаться, я попрошу у тёти Меи на память прядку её волос.

      А иногда и она такая недобрая, что я надеюсь, что мои папа и мама в какой-нибудь опасной и очень долгой экспедиции, и могут не вернуться, поэтому мне про них ничего не говорят, но и называться папой и мамой не хотят, потому что они могут и вернуться. И тогда я начинаю представлять себе, как они возвращаются, и я рассказываю им, какие дядя Рибд и тётя Мея злые… Нет, не рассказываю, а проявляю редкостное благородство, главное, чтобы меня от них забрали.

      Тётя Мея, по моему, нарочно заставляет себя быть злой. Зачем? Стоит только начать раздумывать, вопросов делается только больше. Что связывает тётю с дядей? Какая-то ужасная тайна, и, наверное, эта тайна связана с моим предназначением. Они не говорят, к чему меня готовят, но это что-то величественное, с чем у них связаны большие надежды. Оно оправдает тот душевный дискомфорт, который они, особенно тётя Мея, вынуждены испытывать, воспитывая меня так, как, для этого необходимо. А что это за предназначение?

      Но я помню, как случайно подслушал: дядя Рибд предложил тёте руку и сердце, а она ему отказала. Так что в одном доме они живут только из-за меня.

      Всё, привал окончен, и опять дядина чёрная спина впереди. Ему и посох-то, по-моему, ни к чему, он его просто несёт.

      Под ногами камни, камни, камни. Ничего не растёт на этой горе Гоболин. Это первая гора, которая мне не нравится. Вообще мне в горах хорошо. Там просторно. Всё равно не с кем поговорить, но это становится как бы нормальным, что ли. Не знаю, как это получается, но в горах как будто легче дышать.

      Но Гоболин – неприятная гора. У неё какой-то предательский характер. Вот только что я выбрал из нескольких камней самый плоский, чтобы поставить ногу, а он повернулся, и я чуть не упал. А ведь я видел: он не шелохнулся, когда на него наступал свинцовый дядя Рибд! И ветер не просто дует неровно – он как будто специально старается пихнуть туда, куда сам наклонишься, чтобы не дать встать на следующий камень, или, наоборот, заставить сильно по нему топнуть, чтобы он стронулся с места.

      Я понял, почему дядя Рибд не качается! То есть, он качается, но его ноги совершенно ровно переступают, сгибаясь и выпрямляясь. Он предвидит все порывы