Пусто: пусто. Анна Бабяшкина

поудобнее устроиться на тележке, которая, судя по ощущениям попы, перевозила нечто жесткое и угловатое.

      Г-жа Можаева уже достала желтые листки из сумочки, но тут почувствовала, что по ее голове ползет что-то шершавое, цепляясь за волосы. И тут же ощутила свое ухо в чужих, цепких и колючих пальцах.

      – Ну что, курва, расселась? – заголосил над нею противный звонкий голос, как будто созданный для исполнения песни «Ой, мороз-мороз» перед большой аудиторией. – Тоже мне, принцесса на бутылке! Постоять, что ли, тяжело? Все стоят, и я, пенсионерка, стою, а она, видишь ли, задницу на ногах уже носить не может! Отожрала картофельник-то! Все бутылки мне небось побила, шалава!

      Народ вокруг принялся ржать, а бедная Люся чуть не провалилась под пол от стыда.

      – Я не нарочно, меня толкнули! – принялась было объяснять она, но ее голос тонул в общем гаме и заглушался гневным монологом владелицы хрупкой тележки.

      Г-жа Можаева хотела повернуть голову в сторону голосистой бабульки, но та крепко держала ее за ухо и не давала возможности дернуться.

      – Отпустите же меня, – Люся схватила руку, вцепившуюся в ее орган слуха, и сильно вдавила в нее свои острые ноготки. Ухо, горящее, как после сауны, освободилось, и тут же на него обрушилось новое испытание криком.

      – Вы посмотрите, люди добрые! Эта мерзавка еще и царапается! Ну, бегемот в колготах, ты у меня еще поплачешь!

      И тут Люся действительно заплакала. Нижняя челюсть предательски затряслась, так что зубы застучали, и по щекам, размазывая дорогой тональный крем, заструились горячие ручьи. Люся притянула коленки к голове, и уткнулась в них лицом, дабы всякие зеваки не рассматривали ее заплаканное лицо.

      – Станция «Шоссе энтузиастов», – ровным голосом объявил диктор.

      Все вокруг зашевелилось, Люся выглянула из своего убежища и обнаружила, что ее также вымывает из вагона на перрон. Здесь поезд почему-то никто не штурмовал, и состав быстренько скрылся в тоннеле.

      – Ну, ты чего ревешь-то, дура? – услышала г-жа Можаева над собою старческий голос, и кто-то погладил ее по голове. – Из-за бутылок, что ли? Да ладно, я новых насобираю, кончай сырость разводить!

      Но Люся продолжала всхлипывать.

      – Ну чего ты плачешь? Кто тебя обидел? – уже ласковей спросила старуха.

      Г-жа Можаева даже икнула от абсурдности этого вопроса.

      – Так вы же сами и обидели, – с трудом выдавила она из себя, пытаясь сделать как можно более безучастное лицо.

      – Я? Да чем же я тебя обидела? – всплеснула руками старушка, весьма умело изображая недоумение. Теперь Люся смогла ее рассмотреть: старуха была седа, чернява, носила на лице ярко-карие глаза, а на заднице широкую темную юбку до пят и сохраняла редкую для своего возраста прямую осанку.

      – Но ведь вы же меня обзывали курвой, шалавой и бегемотом в юбке!

      – Бегемотом в колготках! – поправила старушенция. – Ну и что? И из-за чего же тут расстраиваться?

      – А