Юные годы медбрата Паровозова. Алексей Моторов

спросила она, подмигнув здоровым глазом. – Небось смотреть страшно!

      Я пожал плечами, включил верхний свет, снял у рукомойника зеркало со стены и дал ей в руки.

      – Да, нормально разукрасили, неделю на улицу не покажешься! – определила пострадавшая. – Только вы не думайте обо мне плохо, молодой человек. Мы, художники, – веселые люди!

      Я в этот момент пошел снять капельницу на другую половину блока, но замер и медленно повернулся.

      – Голова-то болит у тебя? – начал я, чувствуя нарастающее волнение.

      – Бобо, бобо головка! – жалобно простонала неизвестная женщина-художник. – И ведь не похмелишься!

      – Так зачем же похмеляться! – подошел я ближе. – У нас же не вытрезвиловка, а больница, давай тебе укольчик сделаем – и дело с концом!

      Говорю, а сам думаю: “Не может быть! Неужели я ее за несколько километров почуял?”

      – Какой такой укольчик? – подобралась вся жительница канавы. – Как называется?

      – Называется очень просто – анальгин!!! – торжественно произнес я, уже не сомневаясь, с кем говорю.

      И точно. Ее подбросило на метр, чуть из кровати не выпрыгнула.

      – Ну уж нет!!! Мне раз сделали укольчик!!! Несколько лет назад! Вот спасибо хорошим людям, откачали! Ты даже не вздумай анальгин колоть! Лучше сразу пристрели!

      – А где же эти люди твои хорошие работали, что тебя откачали? – уже не скрывая улыбки, поинтересовался я.

      – Да на Каширке больница есть, вот я там в реанимации лежала! – с некоторой важностью ответила она. – Говорю же, еле спасли!

      Я подошел совсем близко, зачем-то взял из ее рук зеркало.

      – Морозова! Здорово же ты наквасилась, если старых друзей не узнаешь! – И громко рассмеялся. – Всего-то четыре года прошло!!!

      – Андрюша! – завопила Морозова и кинулась мне в объятия. – Моторин!

      Ну, имечко и фамилию она немножко переврала, но я не обиделся. Ведь прошло четыре года, приняла девушка не менее двух бутылок водки да еще часок-другой провалялась в холодной воде. На ее месте любой другой даже свое собственное имя забыл бы. Тут главное не детали, а суть.

      И мы с ней радостно, как добрые знакомые после долгой разлуки, проболтали впритык до пересменки. А на обложке истории болезни я написал ее настоящие имя и фамилию и большими буквами красным карандашом вывел: анальгин!

* * *

      Как нельзя кстати подоспел месяц май. Самый выгодный с коммерческой точки зрения. Дежурства в праздник подлежали двойной оплате. Царькова по блату поставила мне сутки и первого и девятого. Молодец, дает возможность подзаработать бедному студенту.

      В отделении осталось всего трое пациентов. Перед праздниками всегда устраивался массовый перевод. Те из нас, кто побойчее, отправились на кухню. Первомайское застолье – дело святое. Те, кому нельзя было доверить готовку, остались с больными. А меня ближе к одиннадцати погнали в магазин. Как самого шустрого.

      Нужно было купить несколько бутылок сухого. Буквально в пересменку поступил мужик, у которого в чемодане лежали четыре